Хан полностью открыл глаза, сел прямее.
— Продолжай.
Карачи подошёл ближе, присел на корточки у края ковра.
— У Искера стоят рогатины — заострённые брёвна, вкопанные под углом. За ними — деревянные стены. Всё это дерево, повелитель. Сухое дерево. Что, если мы соберём вязанки хвороста, пропитаем их смолой, жиром? Баранье сало, медвежий жир — всё, что горит. Наши воины подбегут к рогатинам, бросят горящие вязанки и отступят. Огонь сделает для нас то, что не смогли сделать наши сабли.
— Стены Искера обмазаны глиной, — возразил Кучум. — Ермак не дурак. Он велел закрыть всю стену толстым слоем глины из реки.
Карачи кивнул.
— Да, повелитель. Но глина защищает только от быстрого огня. Если он будет гореть долго и жарко, глина высохнет, потрескается, осыплется. А под ней — дерево. Нужно просто больше хвороста, больше жира. Намного больше.
— Сколько?
— Каждый воин понесёт по две вязанки. Тысяча воинов — две тысячи вязанок. Этого хватит, чтобы возвести огненную стену вокруг всего города. Казаки ничего не смогут сделать, только ждать. А мы будем подносить всё больше хвороста.
Кучум встал, прошёл по шатру. Его шаги были бесшумны на толстых коврах.
— Где взять столько смолы?
— Ее полно в лесах. Наши люди соберут. На это уйдёт время, но зима ещё не скоро кончится. У нас есть время подготовиться.
— А жир?
— Забьём часть скота. Лучше потерять скот, чем воинов. Его надо немного, только чтобы растопить огонь. Но можно обойтись и без него.
Хан остановился у входа, откинул полог. Холодный воздух ворвался в шатёр, заставив пламя светильников заколебаться.
— Казаки могут стрелять в тех, кто понесёт вязанки.
— Возможно, — ответил Карачи. — Но их пищали бьют медленно. Одним залпом всех не убьют. Пока перезаряжают — наши успеют сбежать, бросив груз. Ночью им будет совсем трудно целиться. А наши лучники будут прикрывать носильщиков огня. К тому же, у Ермака почти не осталось пороха.
Кучум повернулся к мурзе:
— Ты говоришь об этом так, будто уже всё решил.
— Я много думал, повелитель. Казаки смеялись над нами, когда мы бежали от их огня. Пусть теперь они сами познают, что такое быть окружённым пламенем.
Хан вернулся к подушкам, но не сел.
— Ты умный, Карачи. Надо будет подумать над твоим предложением. Что ещё?
— Пока город будет гореть, пока казаки будут сражаться с огнём, мы ударим с другой стороны. С реки. Они не смогут защитить все стены сразу. Часть людей будет тушить пожар, часть — отбиваться. Их силы разделятся.
Кучум молчал. В шатре было слышно только потрескивание угля в жаровнях.
— Сколько людей ты потеряешь при таком плане? — спросил он наконец.
— Меньше, чем при прямом штурме. Огонь — наш союзник, а не враг. Мы не полезем на стены под градом пуль. Мы заставим казаков самим оставить их.
— А если они придумают, как защититься?
Карачи пожал плечами.
— Тогда сделаем что-то ещё. Но сидеть и ждать — значит дать им время укрепиться ещё больше. Они уже строят новые башни, копают рвы. Чем дольше мы ждём, тем труднее будет их выбить.
Хан сел, налил себе кумыса из серебряного кувшина.
— Начинай готовиться. Но сначала я хочу посмотреть, как это будет. Надо сделать рогатины, какие стояли возле Искера, и часть стены, похожей на городские стены. Мы подожжем их, как ты советуешь, и посмотрим, загорятся ли они.
— Будет сделано, повелитель.
— И ещё, Карачи. Если твой план провалится, если мы потеряем много людей… Будет очень плохо.
Мурза поклонился.
— Я понимаю, повелитель. Но верю — огонь, который дал казакам, теперь обернётся против них.
— Посмотрим, — Кучум отпил кумыса. — Приказывай делать стену, собирать смолу и хворост. Но делай это тихо.
— Мудрое решение, повелитель.
Карачи поднялся, снова поклонился и вышел из шатра. Кучум остался сидеть в одиночестве, глядя на пламя светильника. Огонь против огня… Что ж, почему бы не попробовать? Всё лучше, чем терять воинов под стенами, залезая по лестницам под град стрел и пуль.
Никто в Кашлыке не удивился, когда Даша перешла жить ко мне в избу. Такое впечатление, что все знали о наших встречах на реке, только молчали. Может, Прохор Лиходеев со своими людьми давно всё выследил, а может, просто в городе трудно что-то скрыть. Но никто ни слова не сказал, ни косого взгляда не бросил.
Даже Аграфена, когда Даша сказала ей, что больше не будет ночевать в «общежитии» лекарни, только вздохнула и произнесла:
— Давно пора было. Нечего молодым порознь жить.