Из толпы гаркнули:
— Позор!
Кто-то ответил:
— Иуды!
Ещё кто-то выкрикнул:
— Как же можно было своего продать?
Мещеряк поднял руку.
— Максим смог спастись. Как — сейчас неважно. Вернулся и привёл Елисея связанным. А Степана мы сами взяли, когда он на припрятанной лодчонке шёл к сообщникам. Вот и всё дело. Максим, подтверди.
Головы повернулись ко мне. Я вздохнул и вышел вперед.
— Подтверждаю, — сказал я. — Всё так и было.
Ермак кивнул, перевёл взгляд на обвиняемых.
— Теперь слово им. Елисей, что скажешь в своё оправдание?
Скрыпник выпрямился, посмотрел по людям, будто присматривался к каждому.
— Оправдываться не буду. Да, хотел увезти Максима. Да, договорился с купцом. Считал, что поход обречён. Мы тут всё равно ляжем рано или поздно. Хотел спасти хоть что-то и кого-то. И заработать при этом — не скрою. Делайте со мной, что хотите.
— Предатель! — крикнули из задних рядов.
— Пусть так, — пожал плечами Елисей. — Называйте, как хотите. Я для себя все решил.
— Степан! — обратился Ермак к Кривцову. — Твоё слово.
Степан поднял голову. Лицо бледное, голос ровный, без надрыва.
— Братья, простите. Да, я помогал Елисею. Да, следил за Максимом. Но не со зла. Мне страшно. Мы окружены врагами. Все против нас. Пороха нет. Помощи не будет. Русь забыла нас. Я хотел уйти, пока жив. Если можете — простите.
Круг зашумел.
— Врёшь!
— Трус!
— Предателю не жить!
— Смерть изменникам!
О прощении Елисею и Степану не говорил никто.
Ермак поднял булаву. Ропот стих.
— Хватит. Выслушали обвинение, выслушали их слова. Теперь решать. Как поступим? Кто за смерть — поднимите руку.
Руки взметнулись густым лесом. Кажется, все.
— Значит, так тому и быть, — сказал Ермак. — Не место на земле иудам.
Елисей криво усмехнулся и презрительно посмотрел на толпу. Хотел что-то сказать, но передумал.
Степан опустил голову. Плечи дрогнули.
— Повесить завтра утром, после исповеди.- сказал Ермак. — На воротах острога. Чтобы все видели и помнили: так будет с каждым предателем.
Елисея и Степана увели обратно в острог. За ними последовал отец Игнатий Тихомолв.
— Теперь — за работу! — крикнул Ермак. — Только так мы победим врага.
Люди начали потихоньку расходиться. Я тоже ушел. Напряжение спало, я понял, как устал за эти дни. Толком я и не спал. Вернувшись в избу, я упал на лавку и мгновенно уснул.
… На следующее утро двое дюжих казаков взяли Елисея под руки, повели к воротам. Шел сам, гордо выпрямившись. Ещё двое — Степана. Тот шёл, спотыкаясь, ноги подкашивались.
У ворот уже приготовили верёвки: перекинули через верхнюю перекладину, свили петли.
Перед острогом стояла толпа. К ней вышел Ермак, Матвей, другие сотники.
Я, хоть и пришел, отвернулся. Не хотел смотреть. Да, предатели. Да, заслужили. Но всё равно — тяжело видеть, как вешают людей. Смерть в бою все-таки что-то другое. На лодке я бы зарезал Елисея не задумываясь. А тут…
— Не поминайте лихом, — крикнул на прощание Елисей. — Я делал то, что считал нужным.
Степан молчал. Губы шевелились беззвучно — молился, наверное.
Накинули петли. Казаки подняли Елисея и Степана, отпустили, и они повисли над землей.
Собравшаяся толпа молчала. Даже те, кто вчера кричал «смерть», притихли. Многие крестились.
Ермак подождал с полминуты и громко произнес:
— Братцы! Пусть это будет уроком. Кто товарища предаст — сам зовёт свою смерть. Мы здесь одни против всех, и выстоим, только держась друг за друга. Запомните: предательство не прощается. Никогда.
— Верно! — откликнулись из толпы.
— Правильно!
— А теперь за работу, — велел Ермак. — Тела снимите и похороните за городом. По христиански. С молитвой.
Люди постепенно стали расходиться. Я тоже ушел. Надо идти в кузню.
….Я соскучился по работе. Не так, как по Даше, но все-таки. За несколько дней без меня работа не встала, хотя некоторая потерянность ощущалась. Новые печи еще не пришли в рабочее состояние, но людей мы готовили к работе в старых кузнях, превратившихся во что-то вроде учебных классов.
Народ встретил меня очень радостно. Особенно Лапоть. Двинул меня своей лапищей по плечу, заорал:
— Я знал, что ты вернешься!
Я тоже был очень рад его видеть. Хороший он человек. Веселый и доброжелательный.
Тогда, значит, так.
Линейки я уже сделал. Часть из них уже успели поломать, одну даже спалить о раскаленную заготовку, но другие — работают. Пока меня не было, своими силами люди сделали еще две на основании моего эталона. Я посмотрел — вроде похоже и даже очень. Глазомер у меня, похвалюсь, очень неплохой, но даже если пойдут ошибки, то они будут на всех измерительных инструментах одинаковые, поэтому на стандартизацию это не повлияет. Даже если наш миллиметр окажется в полтора настоящего, это будет означать только то, что сибирский миллиметр — самый большой в мире!