Однако Траванкор сделал то, чего никак не мог ожидать Шраддха. Соскользнув с коня, молодой воин коснулся земли и, оттолкнувшись, ударил Шраддху обеими ногами так, что тот потерял равновесие. Трюк, показанный ему Шлоке давным-давно.
Ошеломленный, Шраддха потерял равновесие и выронил саблю из руки. Теперь оба соперника остались безоружными.
Вскочив в седло, Траванкор погнал коня к тому месту, где, все еще качаясь, торчала из земли его сабля. Шраддха рванулся к своему оружию. Оба чувствовали: наступил решающий миг. Сейчас все закончится, и один из двоих останется лежать на поле боя навсегда.
Подхватив сабли на полном скаку, в последний раз противники пустили коней вскачь друг на друга.
Не раздумывая, Траванкор направил своего коня прямо на Шраддху. Лошади столкнулись на всем скаку. Траванкор, знавший о том, что сейчас произойдет, сумел удержаться в седле, но Шраддха, не догадавшийся о намерении юного соперника, рухнул наземь вместе с конем. Щит свалился с локтя, но Шраддха успел подхватить его и развернуться навстречу Траванкору.
Юный всадник несся прямо на своего упавшего врага. Лицо сосредоточено, губы сжаты, глаза смотрят в одну точку. Сейчас будет нанесен последний удар. Последний.
Выбросив вверх руку, Шраддха выставил щит вперед, навстречу врагу. Схватив саблю обеими руками, Траванкор с силой обрушил лезвие прямо на голову соперника.
Убийца его матери мертв.
Настала тишина. Стих гром копыт, замолчали звенящие сабли. Казалось, никто даже не дышит. Переступил с ноги на ногу конь Траванко-ра и шумно фыркнул. И тут, словно расколдованные от зловещего сна, закричали на стенах Патампура зрители. Голоса их звучали все громче, пока наконец не заполнили все джунгли, всю равнину, все небо, все царства — и людские, и богов.
Они выкликали одно и то же имя, твердя его, как заклинание, как клич победы.
Это было имя Траванкора.
Тяжело дыша, Траванкор смотрел на вражеское войско. Юноша был сейчас наедине с тысячей врагов, и все они, не веря собственным глазам, взирали на труп своего предводителя.
— Траванкор! — ликующе летело со стен Патампура.
Один за другим враги, растерянные, ошеломленные, начали разворачивать коней. Они уходили, растворялись среди деревьев, уносились в сторону равнины, на плоскогорье — подальше от рокового Патампура.
Ворота крепости распахнулись. Оттуда хлынули люди. Они обступили победителя, тянули к нему руки, толкали его и его коня и все выкликали и выкликали его имя…
Одним из первых выскочил из крепости Арилье, но добежать до Траванкора он не успел: наткнулся взглядом на какого-то странно знакомого человека и невольно потянулся к нему. Арилье не любил загадок. Точнее, любил сразу их разгадывать.
Этот смутно знакомый человек был почти мальчик, с нежным лицом и одежде явно с чужого плеча. Вооруженный саблей себе не по руке, он грустно смотрел прямо на Арилье.
И тут Арилье наконец понял, кто перед ним.
— Гаури! — воскликнул он. — Я не узнал тебя в этой одежде. Что ты здесь делаешь?
— Я хотела сражаться, — ответила девушка.
Арилье обхватил ее за плечи, прижал к себе, захохотал.
— Сражаться не придется! — сказал он. — Ты видела нашего Траванкора?
— Да…
Арилье только теперь умерил радость и внимательнее всмотрелся в лицо подруги детства.
— Да что с тобой? Ты чуть не плачешь!
— Они попали в плен, — еле слышно произнесла Гаури. — Рукмини и Татарах. Оба. Их захватили люди Шраддхи… Я пришла сообщить об этом. Одному только тебе. Слышишь, Арилье? Только тебе. Траванкор не должен знать об этом. Иначе он бросит все и помчится их выручать, а он нужен в городе… После всего, что случилось, Траванкору нельзя отлучаться из Патампура. Он — опора своего отца. Слишком много врагов у раджи Авенира, как оказалось…
— Много? — Арилье недоуменно посмотрел на Гаури. — Раджу все любят! Очнись, Гаури, у тебя глаза затмило от печали!
— Кто-то предает раджу. В таких делах и одного недруга бывает достаточно, — сказала Гаури. — Умоляю, спаси мою сестру и брата, но ничего не говори об этом Траванкору, дабы не погубить все то, чего он достиг такими трудами! И он, и ты, и все мы… и учитель Шлока.
Арилье медленно перевел взгляд на друга, окруженного счастливыми людьми. На нового предводителя, который только что спас свой народ.
— Траванкор ничего не должен знать, — повторил Арилье. — Ты права… Я все сделаю сам, Гаури. Будь счастлива. Дорогая моя…
Он взял девушку за подбородок и поцеловал ее лицо — так похожее на лицо Рукмини.
В толпе воинов Траванкор двинулся обратно в крепость. Сейчас он жаждал одного: предстать перед своим отцом. Теперь он доказал перед всем светом, что достоин быть сыном раджи!
Авенир едва удерживался от того, чтобы не броситься навстречу сыну. Он протянул к нему руки, крепко обнял.
— Прости, что так долго не мог назвать тебя сыном! Ты — гордость моего сердца, Траванкор. Все эти годы я ждал… И вот оно пришло, самое счастливое мгновение моей жизни. Оно пришло! Даже если я проживу еще тысячу лет, никогда я не буду так счастлив, как сейчас.
Неожиданно Траванкор ощутил, как его охватывает страшная усталость. Слишком много пережил он сегодня. В изнеможении он произнес первое, что пришло на ум:
— Я отомстил за мою мать…
Глаза Авенира увлажнились слезами.
— Я расскажу тебе о ней, сынок… Идем со мной. Я расскажу тебе, как она была добра и прекрасна…
Глава двенадцатая
Горькая весть
Очень медленно движется по плоскогорью карета Аурангзеба, окруженная многочисленной охраной. Катится, как божество судьбы. Таковым и видит себя Аурангзеб: неограниченный властитель здешних земель, рок и бич для любого, которые посмеет встать на его пути! Всех сметет он с лица земли, всех перемелет колесами своей кареты…
Владыка Калимегдана озирает окрестности хозяйским взором. Скоро все эти просторы будут принадлежать ему. Скоро падет Патампур, а вслед за тем и все прочие княжества, где мелкие властители возомнили о себе неизвестно что.
Он думает о своих бесчисленных войсках, о метательных орудиях, которые специально были построены кхитайскими мастерами для разрушения стен Патампура. Напрасно гордый Шраддха не согласился взять их с собой. Впрочем, Аурангзеб хорошо понимал, почему так поступил его лучший воин. Для Шраддхи делом чести стало взять Патампур самолично и разделаться с тем волчонком из пророчества.
Кому охота, чтоб на тебя показывали пальцем и говорили: «Вот едет гордый Шраддха, лучший воин Калимегдана, который не сумел убить новорожденного младенца!» Лучше уж уничтожить двадцатилетнего юнца, который в силах защищаться… да только никакие силы ему не помогут против могучего Шраддхи.
Эти мысли медленно текли через голову Аурангзеба, в точном соответствии с тем, как размеренно и медленно двигалась его карета.
И вдруг общий порядок смялся, был разрушен. Всадник, размахивая черным флагом беды, мчался наперерез владыке.
Карета остановилась.
Вот уже видно лицо всадника — это Дигам. Плохо дело, если он сам взялся доставить печальную весть.
— Дурная весть! — кричал на скаку Дигам. — Дурная весть, повелитель Калимегдана! Беда!
Теперь Аурангзеб разглядел, что к седлу Дигама приторочен кожаный мешок. И, не глядя, на скаку, Дигам принялся отвязывать свою ношу от седла. Поднял мешок загорелой жилистой рукой.
— Что это? — тихо спросил Аураыгзеб, глядя не на мешок, а на вестника.
— Это прислали из Патампура, — ответил Дигам.
Карета дернулась в последний раз и остановилась. Бережно, точно распеленывая ребенка, Дигам развязал мешок и протянул его Аурангзебу.
Из тьмы мешка, точно из глубины колодца, глянула на владыку мертвая голова Шраддхи. Глаза, еще недавно полные жизни и ярости, стали тусклыми, как у убитого барана. Только зубы все еще поблескивали между почерневшими губами, как будто до сих пор были готовы укусить.