Ким Симанх загорелся этой идеей. И, как я и надеялся, пехота морского флота действительно сократила частоту и интенсивность засад «красных кхмеров». Том Эндерс был счастлив.
И я чувствовал, что отрабатываю свое жалование.
Жизнь, должен добавить, не была сплошным нудным трудом. Я веселился как мог.
Я возглавил несколько засад, которые снова заставили течь соки. И я занялся боди-серфингом. Река Меконг к югу от Пномпеня широкая, теплая и спокойная, и я обычно прыгал в воду с буксирным концом и страховочной обвязкой с кормы патрульных катеров.
Если бы я об этом подумал, то попросил бы кого-нибудь из Второго отряда SEAL прислать мне пару водных лыж. Но я обошелся тем, что у меня было: своими двумя ногами. Во время одной из вылазок мой «пибер» примерно в пятнадцати милях к югу от города попал под обстрел и сбавил ход, чтобы подобрать меня.
Я замахал им и заорал рулевому, чтобы он вдавил педаль газа в пол:
— Идиоты — foutez Ie camp d’ici!- уматывайте отсюда к чертовой матери!
Потом я упал на живот и позволил им тащить меня вверх по реке. Черт, безопаснее было проскочить через засаду, чем предоставить противнику медленно движущуюся мишень для развлекательной стрельбы.
Моя общественная жизнь была столь же насыщенной, как и мое профессиональное расписание.
Женщины были в изобилии. Там были местные МСТМ — маленькие смуглые машинки для траха — доставляемые в бесконечном количестве моим слугой Сотаном. Там была британская медсестра, которая целыми днями околачивалась у меня дома и молодая секретарша из французского посольства, которая считала что я неплохой «тюлень» для американца.
Два-три раза в неделю я обедал с командующим флотом и его заместителем, которого звали — я клянусь — Су Шеф. (Т. е. как шеф-повара в ресторане. Прим. перев) Теперь, пока мы ели цыпленка с лемонграсс и пили коньяк «Хеннесси», наша беседа легко переходила с французского на английский и пиджин-кхмерский. Я устраивал коктейльные приемы по меньшей мере раз в неделю, обеды — два раза в месяц, смешиваясь и взбалтываясь с атташе из других посольств в лучших традициях шпионской школы.
Моим излюбленным противником был советский военно-морской атташе Василий.
Мы пили рюмку за рюмкой — я со своим джином, он со своей водкой — и врали друг другу.
— Сколько у тебя детей, Марсинко?
— Семь. Все мальчики. А у тебя?
— Никого. Я холостяк!
Верный шанс. У него, ходили слухи, была жена дома в Москве и трое детей, и он, вероятно, тоже знал всю мою историю. Но мы сидели, пили и лгали, и все хорошо проводили время, а налогоплательщики оплачивали счет.
Самым большим недостатком моего назначения было то, что я ходил на множество кхмерских похорон. Дело в том, что камбоджийцы теряли много людей. Эти потери поставили меня, как законного представителя американского правительства, перед этической дилеммой. Причина была в том, что я знал, что главком ВМФ снимал пенку с американской военной помощи, а также получал долю от всех гражданских конвоев, которые он защищал. Если бы я был строго официальным атташе, я бы доложил о его действиях. Но правда заключалась в том, что он это делал, чтобы заботиться о своих людях. В отличие от США, камбоджийцы не выплачивали никаких пособий в случае смерти, так что если моряка хоронили, его семью вычеркивали из платежной ведомости. Главком и Су Шеф помогали семьям погибших в бою из своих взяток. Я считал то, что они делали, было потрясающе для боевого духа, поэтому держал рот на замке.
Примерно через полгода после моего приезда, Су Шеф и Ким Симанх решили, что они действительно будут есть из одной тарелки со мной. Я уже прошел с ними через кучу тонких кхмерских трюков и отплатил им сполна. В конце-концов, я был ветераном мозготраха с вьетнамцами. Но они продолжали играть со мной в свои игры.
Например, поедание черепахи. Камбоджийская традиция гласит, что если она передана тебе головой вперед, это означает, что у тебя вялый хрен. Отлично, после того, как я это усвоил, я верну ее назад тем же путем — головой вперед, прямо Киму Симанху. Поиметь меня? Не, ребята — Домах'нхйею. Поиметь вас.
Когда я это проделал, главком начал хохотать.