Саблин подошел к Никитину и доложил:
— Призывник Михаил Балалайкин напился, товарищ майор.
— Я же говорил, что не обойдется без этого, — пробубнил Иваницкий так, чтобы услышал Никитин.
— Призывник Балалайкин! — гаркнул майор, наливаясь кровью, и строй снова заржал. Совпадение, действительно, — не соскучишься: гитарист Балалайкин. Ну, быть теперь ему вечным посмешищем у ребят.
— Призывник Балалайкин! — повторил Никитин спокойнее, — Три шага вперед! Кру-гом!
Балалайкин повернулся к строю и вытер слезы.
— За недостойное поведение призывника Балалайкина из личного состава эшелона отчислить!
Строй замер. Притихли ребята. Никитин выдержал паузу и добавил:
— Идите домой, Балалайкин.
Рыжий парень медленно снял с шеи гитару и враз протрезвел. Он осоловело, жалобно оглядывался вокруг, будто хотел найти защиту, не понимая еще, что случилось. Потом он оглянулся назад, на провожающих, отыскал свою девчушку в желтом берете, мгновение смотрел на нее, а потом повернулся к нам и медленно пошел к Никитину.
— Товарищ майор, —сказал он растерянно, — что хотите делайте, только домой не отправляйте. Прошу вас, товарищ майор.
И добавил ни к селу ни к городу:
— Я только женился… Понимаете, женился. Что мне жена скажет? |
— А скажет то, что заслужил, — влез Иваницкий.
Никитин обернулся ко мне.
— Ну что, комсомол, делать будем?
— Разрешите, товарищ майор,спросил я.
Никитин усмехнулся:
— Ну, действуй.
Я шагнул вперед.
— Ребята! — сказал я. — Вы слышали приказ начальника эшелона. Добавить тут нечего. Балалайкин с нами не поедет.
В строю зашептались, загудели.
— А что, — спросил я, — кто-то с этим не согласен?
— Да жалко его. Он ведь только женился.
— Он с горя, что с женой расстается!
— Ну вот что, — сказал я. — Речь идет о судьбе человека. Если вы ручаетесь за него, я от вашего имени буду просить начальника эшелона оставить Балалайкина.
Строй загудел, заволновался.
— Кто ручается? Какой взвод?
— Первый!
— Третий!
— Второй!
— Ну, пусть будет первый.
Я по-военному повернулся и отчеканил шаг к Никитину.
— Товарищ майор! От имени комсомольцев первого взвода и под мою личную ответственность прошу оставить призывника Балалайкина в эшелоне.
Никитин сказал тихонько, чтобы только я слышал:
— Откуда ты такой свалился, комсорг?
И улыбнулся. А громко скомандовал:
— Призывнику Балалайкину пять нарядов вне очереди и марш в первый взвод!
Строй загудел, зашевелился. Балалайкин взял гитару как винтовку и побежал к первому взводу.
— Сми-и-рна-а| — гаркнул Саблин. — Команда повзводно, по вагона-ам!
Бухнул невесть откуда взявшийся оркестр, и парни, одинаковые ребята, подстриженные под нулевку, с «сидорами» и чемоданчиками поскакали в вагоны. Окна тут же с треском раскрылись и оттуда высунулись букеты разномастных голов. К первому вагону мчалась девчонка в желтом берете с помпошкой. Увидев меня, она остановиласъ на секунду:
— Спасибо вам, товарищ… — она не знала, как назвать меня, — в гимнастерке, а без погон.
— Товарищ военный…
А духовой оркестр бухал в барабан, дул в трубы, и кто-то из ребят подпевал хриплым голосом:
— Руку жа-ала, провожа-ла-а…
ТОРЕАДОР, СМЕЛЕЕ!
Мы едем вторые сутки. Всего три дня я знаю этих ребят. Да и знаю ли? Разве что только некоторых. Остальных помню в лицо. И то не всех. А меня они все знают.
Много ли смогу я сделать в эту неделю, пока наш эшелон идет до пункта назначения, как написано в бумагах Никитина. Замполит Иваницкий уже говорил мне, чтоб я «попусту не бегал». Лишь бы довезти команду в целости и сохранности да без «ЧП»…
Может, он и прав?..
Что тут сделаешь за неделю? Дай бог, со всеми познакомиться успеть…
Мысли какие-то странные. Пляшут, как на танцах… Я мечусь. Я не знаю, что я должен делать. Это уж, наверное, в кровь въедается, как начинаешь работать в комсомоле. Надо что-то делать, делать… Организовывать, как мы говорим. Иногда так заорганизуешься, что и сам не знаешь, куда дальше плыть…
— Товарищ комсорг!
А-а, это из той троицы. Петя, Федя и Ефим. Только, вот черт, кто же это? Петя или Федя. А может, Ефим?
— Что? — спрашиваю я.
— Помогите нам! Запутались мы.
У парня уши как автомобильные стоп-сигналы. Кажется, Ефим.
— А что, Ефим?
Парень снисходительно улыбается мне.
— А я не Ефим. Я Федя.
Вот елки зеленые! Ну что они еще там мне готовят?
Вот их купе. Значит, Федя—ушастый. Надо не пролопушить — кто из них кто.
Длинный, голенастый, будто кузнечик, парень смотрит на меня невинными черными глазами: