Алексей Макарович спал, и Коробин в некотором замешательстве остановился посредине комнаты, не зная, что ему делать: повернуться и так же тихо выйти или как-то дать знать о своем присутствии. И пока он раздумывал, глаза его невольно обшарили и лежавшего на кровати человека, и тесно заставленную мебелью, забитую разными ненужными вещами комнату.
Рядом с кроватью стоял круглый столик, заваленный лекарствами, книгами, газетами, письмами, за ним высилась плетеная этажерка; па письменном столе валялись початки кукурузы, пучки каких-то трав; одну стену целиком занимала книжная полка, на карнизе ее ленились чучела птиц и пушистых зверьков; коврик над кроватью наискосок перечеркивала двустволка; на другой стене висела запыленная картина в самодельной грубоватой раме, кажется, написанная самим Бахолдиным в молодые годы: девушка сидит у раскрытого окна и смотрит на залитый солнцем зеленый двор.
В соседней маленькой комнате, куда вела полураскрытая дверь, стояло старенькое пианино, старик не расставался с ним чуть ли не с самой гражданской войны..
Просто невозможно было догадаться по этой обстановке, что здесь живет партийный руководитель района, а но какой-то любитель природы, учитель естествознания или путешественник.
Коробин испытал чувство жалости, когда попристальней вгляделся в лицо Алексея Макаровича, разительно изменившееся за те два дня, что он его не видел, — землисто-серое, с ввалившимися щеками, заросшее рыжеватой щетиной. В глубоких глазницах скопились тени, будто натекла туда темная вода, голова на пышной подушке, не собирая складок, покоилась почти невесомо. Но больше всего поразили Коровина руки — костлявые, обтянутые желтой, точно просвечивающейся кожей, как-то беспомощпо и вяло сжатые в детские кулачки, лежавшие поверх зеленого плюшевого одеяла.
Кто бы поверил, что еще недавно этот человек поражал всех своей живостью, вокруг него с утра до поздней ночи крутился парод, он всем был необходим, полезен, без его мнения ничто не решалось в районе, и вот Жизнь уже идет мимо…
Два года они неплохо работали с ним, старик ему во всем доверял. Но если подходить не только по-дружески, но и по-партийному строго и взыскательно, то надо признать, что в новых условиях, когда нужна большая гибкость, Бахолдин вряд ли сумел бы тянуть район и дальше.
Коробин вдруг почувствовал, что не один в комнате, и вздрогнул, заметив, что Алексей Макарович спокойно и пристально разглядывает его.
— Я только что вошел и боялся вас потревожить, — поспешно сказал Коробин.
Старик указал ему глазами на стул. Коробин, словно пойманный на чем-то запретном, неуклюже засуетился, выронил из рук кепку, придвинул поближе к кровати стул и, недовольный своей трусливой готовностью, наконец сел и насупился. Минуту, другую он молчал, не глядя Бахолди-ну в глаза, потом распрямил плечи, откинул голову и сказал:
— Пробатов с утра в нашем районе.
— Иван Фомич? Где же он?
Старика, видимо, взволновало это известие, он даже попытался приподняться на локтях и сесть, но отказался от своего намерения и снова опрокинулся на подушки. На лбу и на верхней губе его проступила испарина, слабый, болезненный румянец пробился лишь на одну правую щеку, словно на левую крови уже не хватило. Из-под одеяла робко высунулась худая гипсово-белая нога с восково-желтой пяткой и аккуратно подрезанными ногтями. В ней уже не было ничего ншвого, и, глядя на эту ногу с чувством бразгливости и отвращения, которого он не мог побороть в себе, Коробин стал неторопливо рассказывать все, что знал о приезде секретаря обкома. Он старался не упустить ни одной подробности и в конце концов даже похвалил инструктора Яранцеву, которая сумела дать отпор нездоровым настроениям отдельных людей, иначе у Пробатова могло сложиться не совсем правильное представление о колхозе.
Бахолдин слушал его, не прерывая, и только при последних словах поморщился.
— Ну, это вы уж, батенька, хватили! Напрасно вы думаете, что Ивана Фомича так легко сбить с толку…
— Но вы же знаете Дымшакова! — недовольно возразил Коробин. — Он так воду замутит, что ничего не разглядишь!.. И я, откровенно говоря, удивляюсь, почему вы с ним еще нянчитесь!.. Одна паршивая овца портит все стадо…
— Там нет стада, Сергей Яковлевич, — с неожиданной твердостью в тихом, немощном голосе прервал его Бахолдин и, помолчав немного, словно потратил на эту фразу весь запас своих сил, добавил шепотом: — Там хорошие люди, и Егор Матвеевич среди них не последний человек… Горяч, это правда, по его надо понять, разобраться, чем он недоволен, а не грозить ему, не пугать ответственностью…