— ГРРР!!! РРАРРР…. Кгххх… два-кха! Цать! Кха! Пятнадца-тое! Декхабря!! — умение к членораздельной речи вернулось внезапно, как понос, — Пятна! Дцатое! Декабря!!!
Полтора месяца!
— Полтора месяца! — с чувством повторил я вслух, выводя Юльку на первую космическую по оборотам, — Полтора! Месяца! Выыы…
— Не виноватые мы! — пискнула Янлинь, банально удирая в комнату с коматозным немцем, — Мы ничего не могли!
— Грррр!!!
— Витя, успокойся! — провалила проверку на строгость Кладышева, — Мы ничего не могли сделать! Нину Валерьевну спустя час после твоего прибытия вызвали срочным тревожным рейсом в Москву! Она вынуждена была заблокировать лабораторию, понимаешь?! Вынуждена! Комплексная консервация, Витя!
— Хервация! — провыл я, — Вы! Заразы! Полтора месяцааааа!!!
— Виииииииииии… — донеслось изнутри, но слушать Юльку и тем более смотреть в её бесстыжие глаза я сейчас не хотел. Успею.
— У нас тут чуть Мировая Война не случилась, Витя! — взвизгнула Вероника, таки заметившая тянущиеся к ней щупальца, — Слышишь!!
— Полтора месяца… — в ответ прохрипел я, — Сначала… банка. Потом… сейф. Потом…
— Ты сейф сломал?!!
— Потом лаборатория!! — рявкнул я, теряя голову от злости, — Без света! Закрытая! Герметичная! А я даже спать не могу!
О, я много чего не мог. Видеть, к примеру. И спать. Знать о том, кто я, где я и что со мной сделали. Все воспоминания оборвало на моменте, когда я в режиме охреневающей атаки кинулся защищать любимого командира от враждебных дятлов. Не суть, что дятлы, то есть неогены, не могли до нее добраться в принципе, не суть, что Окалина была полна сил, а вместе с паршивцем Коробком они могли бы надрать жопу кому угодно, суть для меня была в том, что вон я там, самоотверженно героиню, а вот он я в темноте. И в банке.
А банка в сейфе.
А сейф в лаборатории.
А лаборатория в комплексе.
А знаете, где еще всё это богатство?! В темноте оно! В полной темноте! Что, уважаемая несуществующая публика, думаете, я драматизирую? Ну так представьте себе, что вы просыпаетесь в очень тесном контейнере, стоящем посреди нигде! Вы не знаете, сколько времени прошло, не знаете, что случилось с миром, да буквально всё, что вы знаете — что вы, бл*ть, в банке! Полная депривация всех чувств!
Разумеется, я почти сразу начал бороться за свободу и информацию. Было больно и неприятно, но я делал скидку на то, что еще никогда не сидел в столь тесной… посуде.
— Витя, ты не должен был прийти в себя! — внезапно выдала посреди моего монолога бледная Кладышева, наблюдающая, как я тащу из спальни по воздуху лягающуюся и нервную Янлинь, — Т… твои повреждения были настолько большими, что Нина Валерьевна уверенно заявила, что месяца три ты будешь без сознания! Витя!! Уверенно!
— Я ей в жопу эту уверенность запихаю! — рыкнул я, жонглируя уже двумя девушками и подбираясь к третьей. Та ловко перемещалась по ограниченному пространству квартиры, продолжая меня убалтывать.
Банка. С ней я разобрался достаточно быстро. Еще, помню, удивился, что не сразу получилось, потому как сил в туманной форме и до этого момента было достаточно, чтобы осуществлять с реальностью некоторые операции, даже таскать небольшие грузы. Уж создать в банке давление на две разные точки я смог, пусть и спустя некоторое время, полное усилий, которые легко можно было бы назвать сверхчеловеческими. Было больно, но я старался. А вот потом, обнаружив, что сидел вовсе не в покрашенной черной краской баночке, а в гребаном закрытом сейфе… вот тогда началось «веселье».
Я железно, стопроцентно, вот совсем полностью знал, что герметичный сейф не смогу раздолбать также, как стеклянную банку! Тысяча чертей, да я на банке чуть не надорвался!
И оказался похороненным заживо.
— Вииии… — это получилось одновременно как у Юльки, которую я продолжал вращать, так и у пойманной Вероники. Миниатюрная брюнетка, проиграв нескольким щупальцам, горестно всхлипнула, повиснув головой вниз и труселями наружу.
Тогда я еще держался. Не знаю, как долго. Час, десять… двадцать. Может больше. Думал, надеялся, ждал, тщетно пытался нащупать щели в своем железном гробу. Только понимаете ли, в чем дело… мне было больно. Непреходящая боль раненного туманного тела, которую нельзя ослабить, нельзя забыться, нельзя отодвинуть в сторону. И она, конечно же, росла вместе с тем, как восстанавливался мой первоначальный объём, вовсе не рассчитанный на такое тесное вместилище.
Дальше… не помню. Психанул. Потерял берега. Сорвался с нарезки. Пришла тьма. Бездна взглянула в ответ. Кукуха полетела.