— Этот самострел изувечил себя, чтоб избежать смерти, — продолжал Лабутин. — Но разве вы все хотите ее? Нет! Каждому хочется жить, это так… Но лучше смерть в священном бою, чем то, что ожидает этого подонка… Собаке собачья смерть!
Последние слова Лабутин произнес с особой силой, срываясь на крик, и посмотрел на Белякова. Ему показалось, что старший товарищ насупился, и Лабутин решил перейти к деловой части процедуры. Он знал, что Беляков недолюбливал красноречия при свершении невеселых дел…
И Лабутин принялся читать приговор. Приговор был лаконичным: «На основании таких-то статей… приговорить к расстрелу. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит… Привести в исполнение на месте».
Требовался добровольный палач. Стоявший среди раненых Степан Чекин, попавший в медсанбат после довольно меткого выстрела немецкой кукушки, обводил глазами товарищей по несчастью, но видел, что «желающих привести» нет, они лишь хмуро смотрели на обреченного. «И Степан вдруг вспомнил, как на Невской Дубровке им давали пайку хлеба, похожего на мыло. Ее делили на части, чтоб растянуть на весь день, и хлебный запас никто не прятал, он лежал у каждого в блиндаже на полочке при нарах. Но вот хлеб стал вдруг пропадать. Обнаружить вора делом оказалось несложным, поймали с поличным. И все разрешилось само собой. Никаких тебе допросов у следователя, ни прокурора с трибуналом. Вытащили вора из блиндажа в траншею, там его и кончили по молчаливому приговору, списав все на немецкого снайпера. Такое время — голодное и жестокое.
Правда, сам Чекин в того подонка не стрелял, по молодости его освободили. Но солдатскую казнь одобрил, хотя, признаться, и жутковато было…»
Поняв, что исполнителя не найдется, «Лабутин зашел приговоренному за спину, а тот вдруг пал на колени, протянул руку к стоявшим в молчании людям и зашептал, с трудом разлепляя спекшиеся губы:
— Товарищи, помилуйте… Помилуйте! Товарищи, помилуйте…
А Лабутин медленно поднял наган и направил ствол в затылок парня… Приговоренный обхватил голову, заросшую волосами, будто пытаясь уберечь ее. И тогда Лабутин выстрелил. Потом для верности еще два раза…»
Едва не попал под трибунал старший лейтенант орденоносец Олег Кружилин. Он находился под следствием как командир Красной Армии, обвиненный в преднамеренном членовредительстве. После двух бессонных ночей старлей прикорнул в дзоте поблизости от горевшей железной печки и даже не почувствовал, как она «выстрелила» в него угольком. «Что и говорить, в дурацкое положение попал старший лейтенант Кружилин: прогорели его ватные брюки и он получил серьезный ожог, из-за которого в лежачем состоянии предстояло провести две-три недели. Когда Олег рассказывал военврачу третьего ранга на полковом медпункте о своей злополучной оплошности, поднялся сидевший в углу офицер и заявил военному медику, что отвезет незадачливого командира в… Особый отдел. «Кружилина выручил Фрол Игнатьевич Беляков. Он поверил Олегу и, рискуя навлечь на себя нерасположение прямого начальства, обратился через его голову к приехавшему в дивизию начальнику Особого отдела армии Шашкову.
Положение Олега было незавидным. Лабутин быстро закончил дело и готовился передать его в военный трибунал…»
Шашков не только «развалил» сомнительное дело на кавалера боевого ордена, но и назначил его командиром роты особого назначения, объяснив, что воевать придется в тылу врага, поэтому отбирать нужно только крепких и отчаянных сержантов или красноармейцев. Среди других в роту спецназначения были зачислены и старший сержант Фролов, Степан Чекин, его друг Авдей, связной Вася Веселов и солдат из бывших штрафников Георгий Клыков из Армавира. Последний когда-то носил кличку «Банщик» и был известен в уголовном мире как «вор в законе». Эта «особая пятерка» в полном составе отправилась в поиск за «языком». Перед последним броском к своим группа Фролова с пленным немцем была обнаружена противником в лесу. Командир пятерки решил, что Чекин будет добираться с добытыми трофейными документами в одиночку, а остальные отвлекут внимание немцев на себя. Неподалеку на поляне находилась деревянная часовня, в которой разведчики решили держать оборону до последнего, пробравшись туда вместе с пленным фрицем. Завязался бой с превосходящими силами противника. Вражеская пуля, ударившая в прикрепленный к стене чугунный светильник, на излете угодила Авдею в висок. Подожженная из огнемета деревянная «крепость» не сдавалась. Фролов, прикончив «языка» ножом, шагнул к пулемету и в этот момент сам получил смертельное ранение в грудь. Клыков, которому упавшее горящее бревно искалечило ступни, собрал последние силы и с зажатым в руке ножом стал продвигаться на коленях к выходу из пылающей часовни.