— Слышь, Урсион, а я, кажись, понимать начинаю, — сказал его собутыльник Бертефред.
— И чего ты там понимаешь? — с блаженным видом спросил его слегка нетрезвый герцог.
— А парень-то совсем не прост. Он про королеву вон чего говорит. Она у нас, оказывается, с цветущей девственностью, исполненной жизненной силы.
— А он как-нибудь попроще не мог об этом сказать? — удивился Урсион. — Мол, не давала она до Сигиберта никому, и точка. Ну, и мать молодец, хорошо за дочерью смотрела.
— Да ты не понял ничего, — с досадой сказал Бертефред. — Это он так намекнул, что остальные короли всяких шлюх подзаборных за себя берут.
— Рисковый парень, — согласился Урсион, вгрызаясь в баранью ногу. — Они же его на куски порежут, если до них дойдет. Хотя, истинная правда, дружище, какие только потаскухи нашим королям наследников не рожают. Вон, глянь, Хариберта жена сидит, простого пастуха дочь. Кто ее близко знает, говорят, дура набитая. А Хильперик свою даже брать постыдился, наложница ведь простая, из служанок. И тут наш король всех умыл. Готская принцесса, да еще и мужика не знавшая. Тут даже сомнений не будет, что дети от него. Умен Сигиберт. Сразу на голову выше всех себя поставил, а наследников своих будущих и вовсе до небес поднял. Дети остальных королей никогда им теперь ровней не будут.
Глава 9
Свадьба шла к завершению. Гости пировали уже три дня, а некоторые и спали тут же, у столов. Проснувшись, герцоги и графы снова вливали в себя кубок-другой, и погружались в блаженное забытье. На скамье сидели в обнимку поэт Венанций и монах Григорий, которые тоже были изрядно навеселе. За эти три дня они успели крепко сдружиться.
— А что, друг Венанций, когда ты придешь к нам в Тур? — спросил Григорий. — Ты же вроде в Галлию прибыл, чтобы гробнице святого Мартина поклониться.
— Да, ты понимаешь…, — замялся нетрезвый, а потому излишне откровенный поэт. — Мне тут пообещали стол и хорошее содержание. Так что я, пожалуй, задержусь немного.
Небогатый поэт отчаянно стеснялся того, что в небывало суровую зиму 566 года перевалил через Альпы, потому что его просто наняли за деньги. Он искренне считал, что продавать свои стихи низменно, но голодное брюхо брало свое. Он еще не знал, что всего через пару лет домой и вернуться будет нельзя. С севера вторгнутся лангобарды и опустошат Италию, а Венанций навсегда останется в Галлии, которая будет ему вторым домом.
— Жаль, — потянул Григорий. — Тут ты не найдешь себе достойных собеседников. Кроме королевы, может, и епископа. Австразия — редкостное захолустье. С твоим образованием и талантом нужно быть совсем в другом месте.
— Да, я закончил лучшую риторическую школу в Равенне, — раздулся от гордости Венанций. — Я тебе наизусть прочту стихи Овидия, Марциала и Клавдиана. Хочешь?
— Давай не сейчас, — мягко отстранился Григорий. — Я нетрезв, и не смогу воспринять их как должно. Кстати, у нас в Туре есть отличная школа, и в Орлеане, и в Париже, и в Пуатье. Конечно, они не сравнятся со школами в Равенне или Риме. Но все же…
— Мой друг, я обязательно доберусь до Тура, обещаю, — ответил Венанций. — Но меня уже пригласили почти все, кто был на этой свадьбе. Я не могу отказать этим людям. Меня даже король Парижа к себе позвал погостить, представляешь?
— А он что-нибудь понял из того, что ты читал? — насмешливо спросил его Григорий.
— Думаю, понял, он обсуждал со мной отдельные места, — смущенно ответил Венанций. — Но причина не в этом. Я полагаю, ему просто хочется, чтобы в его честь тоже были сложены стихи. Думаю, он немного завидует брату.
— Конечно, завидует. И совсем не немного, — кивнул Григорий. — Он свою крестьянку неграмотную вокруг священного дерева обвел, а потом с графами напился. Тьфу ты, согрешил. Дерево это бесовское вспомнилось. Что же мы их не вырубим никак? Вот и вся свадьба, в общем. А король Сигиберт на принцессе женился, и свадьбу эту еще лет сто вспоминать будут.
— Да, свадьба богатая, императору впору. Я так сытно в жизни своей не ел, как в эти три дня, — согласился поэт, который потягивал вино из кубка. — Хотя, хорошего вина маловато. Кислятину вот принесли.
— Бога побойся! — возмутился Григорий. — Это же франки! Каждый герцог по бочке вылакал, не меньше. Да чтобы их напоить, никаких запасов не хватит.
Впрочем, это он уже говорил в пустоту. Поэт храпел, уткнувшись лицом в объедки на столе. На его лице застыла легкая мечтательная улыбка.