Толстой, описав сцену, как спокойно посылает старик Кутузов Багратиона задержать армию Наполеона и как со старческой проницательностью главнокомандующий говорит о будущих боях, показывает Кутузова совсем близко: Болконский едет с ним в одной коляске: «…ему невольно бросились в глаза, в полу-аршине от него, чисто промытые сборки шрама на виске Кутузова, где измаильская пуля пронизала ему голову, н его вытекший глаз».
Багратион сперва задерживает Мюрата переговорами, потом находит момент для нанесения удара, и наступление французов на время остановлено. Получив командование над всей русской армией, Кутузов продолжает отступление, потом дает сражение на Бородинском поле.
Толстой считает, что Бородинское поле — не позиция — это просто одно из мест в России. Он думает, что никакого выбора позиции Кутузовым не было сделано. Но Бородинское поле расположено между двумя реками, между Москвой-рекой и Нарой. Это междуречье, перерезанное ручьями. Наполеон стеснен в маневре и должен прорываться прямыми атаками. Но Наполеон — это Толстой тоже считает случайным — выходит на фланг русской позиции и стремится прижать наши войска к Москве-реке. Кутузов перебрасывает войска на фланг, русская армия сражается в наскоро созданных флешах; сопротивление так сильно, что удар Наполеона задержан. Он не решается, находясь так далеко от Франции, ввести в бой старую гвардию. Сражение прерывается. Русская армия отступает. Обе армии обессилены.
Наполеон сохранил резервы в наступательном бою и ослабил этим удар. Кутузов сохранил резервы в обороне. Русские отступили, не оставив неприятелю ни одного орудия и даже ни одного разбитого колеса: отступили, сохранив возможность маневрировать.
Кутузов самостоятельно, никого не спрашивая, против воли своего штаба принимает решение не давать сражения перед Москвой, а отдать город неприятелю. Он отступает, но не на север, где он должен был стать, чтобы защитить резиденцию государя императора в Петергофе, а на юг, защищая дорогу на хлебородные губернии и на Тулу. Он получает новые подкрепления, снабжает их оружием, сделанным на тульском заводе, успевает изменить некоторые особенности вооружения, увеличивает свою кавалерию, заново вооружив казачье пополнение.
То, что делает Кутузов, — было маневром, смело использующим своеобразие русской армии, ее устойчивость и способность наносить удары.
Оттесненный обходом Наполеона с первоначальных позиций, Кутузов останавливает наступление Наполеона ударом на тыл его армии.
Толстой, с великим умением видеть все собственными глазами, понял, что Кутузов — человек особого военного склада.
Он характеризует мысли Кутузова перед известием о выходе Наполеона из Москвы: «Они должны понять (думает про государя и его окружение старый военачальник), что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины-богатыри!»
Кутузов умел выжидать, и в этом отношении Толстой совершенно прав, но он не прав, когда думает, что военное искусство не существует и не существовало никогда и что все умение Кутузова состояло в том, что он отказывался дать сражение и считал всякий маневр вредным и невозможным.
Толстой показывает спокойствие Кутузова на Бородине. Дорого стоило это спокойствие фельдмаршалу. По натуре Кутузов был неудержимо вспыльчив. Сам Толстой так описывает припадки гнева Кутузова: «И, трясясь, задыхаясь, старый человек, придя в то состояние бешенства, в которое он в состоянии был приходить, когда валялся по земле от гнева, он напустился на Эйхена, угрожая руками, крича и ругаясь площадными словами».
Кутузов был вспыльчив, активен, но сражался всю жизнь — и в турецкой кампании, и в Отечественной войне — отступая. Это было его военное решение, а не результат его характера. И состояние Кутузова на Бородине было, вероятно, состоянием несдержанной ярости, которая вылилась наружу при донесении немца Вольцогена о том, что наши войска разбиты и отступают. Он никому, не передавал права оценивать положение армии, потому что он сам знал не только что происходит, но и для чего это происходит, его решение, в конечном счете, определит ход не только сражения, но и всей войны.
Толстой стремится понять силу народа, который разбил Наполеона. Он пишет великое произведение, но только в конце его вводит крестьянина Платона Каратаева.
Толстой всю жизнь собирался написать роман, главными героями которого были бы крестьяне, учился для этого по-новому смотреть на природу. Создавал связь сюжетов, в которых барин, очень часто декабрист, оказывался в одном положении с крестьянами, но это произведение так и не было Толстым создано, причины этого видны и в «Войне и мире».
Толстой знал крестьянскую Россию; он вырос в Ясной Поляне, жил два года восемь месяцев на Кавказе среди казаков, ходил с походами волонтером, сидел у солдатского костра; видал солдат в Севастополе.
Толстой дал классификацию солдатских характеров в докладной записке, написанной одновременно с «Севастопольскими рассказами». Характеристики даны так, что мы видим положение солдата в старой армии. Толстой писал: «Правила чести старинного воинства стали барьерами слишком высокими, которые мы привыкли проходить, нагибаясь под ними» (4, 285).
Дальше в докладной записке написано:
«…солдат существо, движимое одними телесными страданиями, солдат существо грубое, грубеющее еще более в сфере лишений, трудов и отсутствия оснований образования, знания образа правления, причин войны и всех чувств человека».
Конечно, солдат 1812 года знал, стоя на Бородинском поле, цели войны, но в Платоне Каратаеве нет черт профессионального солдата старой русской армии, и он про войну не говорит.
Платон Каратаев именно не солдат, и это подчеркнуто в романе, хотя Толстой и отмечает, что «Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом».
Считая, что Платон Каратаев сдан на службу приблизительно двадцати одного года, видишь, что он пробыл на службе больше двадцати пяти лет. Значит, он участвовал в походах восьмидесятых годов XVIII века, по времени мог бы быть солдатом суворовской школы.
Русский же солдат эпохи походов Суворова был хорошо обучен, инициативен и понимал свой маневр.
Но Толстой сообщает только, что Платон Каратаев «неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был».
Появился этот образ в конце «Войны и мира», в описании пути русских пленных, идущих за отступающей армией Наполеона.
Уже определился весь строй произведения, сложились его противопоставления, но Толстой встретил в них новые трудности, именно в главах с Каратаевым.
«Пятый том начал понемногу подвигаться», — писал Толстой П. И. Бартеневу 20 августа 1868 года (61, 205).
Легко, как заранее предусмотренное, появилось светское толкование истории в салоне А. П. Шерер. Идут главы о Николае Ростове в Воронеже и о Ростовых в Троицкой лавре.
Близится изображение победы. Заново проверяется, как изменились герои, прошедшие через испытание войны.
Труднее всего дались Толстому главы о том, как изменился Пьер в плену.
В третьей редакции плена появляется образ Платона Каратаева. Каратаев перестраивает сознание Пьера своей народной мудростью.
Сцена казни невинных людей, объявленных поджигателями, сламывает Пьера:
«С той минуты, как Пьер увидал это страшное убийство, совершенное людьми, не хотевшими этого делать, в душе его как будто вдруг выдернута была та пружина, на которой все держалось и представлялось живым, и все завалилось в кучу бессмысленного сора».