И вот действо началось: из ворот дворца выбежала толпа арабов в красных головных уборах и с криками помчалась по направлению к нам. За ними следовали два солдата, державшие свои копья длиной не менее шести метров остриями вверх. Следом на прекрасном белом жеребце скакал одетый в традиционные арабские одежды султан. Седло и шелковая попона были розовыми. Сзади семенил человек, державший над головой господина огромный зонт.
Когда султан приблизился, арабы разом закричали, а иностранные офицеры взяли под козырек. Достигнув колонн делегатов от городов, султан остановился, а слуги, находившиеся с той и с другой [28] стороны от него, принялись размахивать белыми платками. Это, как видно, служило знаком для первого «взвода» делегатов отвесить три поясных поклона султану и трижды поприветствовать его на арабском языке. Едва они завершили данную процедуру, люди в красных головных уборах принялись с громкими криками теснить их. Точно так же поступили они и со следующим «взводом», когда тот «отстрелялся» с выражениями почтения государю, а затем все повторялось опять и опять, по мере того как «красноголовые» переходили от одной группы делегатов к другой. Я специально подсчетами не занимался, но, по-моему, там этих групп было никак не меньше двадцати.
По статусу султану полагается семь коней. Распределены они таким образом: на одном из коней он едет, а еще четырех ведут в поводу. Каждый из них под прекрасным седлом и попоной из шелка разных цветов – желтого, красного, зеленого и пурпурного. Вдобавок в его распоряжении имеется экипаж – колесница, как я полагаю, образца примерно 1400 г. выпуска с огромными подставками под факелы со всех четырех сторон и со ступенькой для двух лакеев позади. В движение коляска приводится двумя лошадьми, которых грумы ведут под уздцы.
За экипажем следует повозка, груженная белыми сундуками, далее верблюд с таким же багажом, а следом мул с той же самой поклажей. Насколько я мог видеть, сундуки были пустыми, но они, вероятно, наполнялись, когда его величеству приходило в голову отправиться куда-нибудь попутешествовать. Суть и значение всей церемонии в том, что в старину султаны совершали ежегодный объезд своего царства. У ворот той или иной крепости повелителей встречали отцы города. Возможно, сегодняшний спектакль можно было считать репетицией для тех самых отцов, чтобы, когда султан все же надумает явиться к ним с визитом, они бы ничего не перепутали и не попали впросак.
В завершение данного акта представления султан возвратился во дворец, а потом настал волнующий момент, о котором предупреждал меня принц. В исполнении коронного номера участвовали группы арабов разной численности – от трех до двадцати всадников со средневековыми мушкетами. Как только давали отмашку, та или иная группа должна была устремиться на арену, демонстрируя свое умение обращаться с оружием. Как я понял, первой была следующая позиция: мушкет над головой горизонтально дулом вперед.
После чего каждый принимался вертеть свое ружье и так и этак, а под конец пытался произвести выстрел. Поскольку мушкеты были еще кремневые, хорошо, если в трех случаях из десяти пулям удавалось покинуть ствол. Раза три или четыре получалось так, что пули ствола не покидали, зато арабы покидали седла. Когда же араб – особенно араб знатный и почитаемый согражданами – падает. [29].. О, сограждане мои, на это стоит посмотреть! Куда головной убор, куда башмаки, куда все эти потаенные мешочки и туесочки, спрятанные под похожей на капустные листья одеждой! Немедленно происходит остановка; слуги кидаются к господину, чтобы посадить его на коня и собрать разлетевшуюся по всему полю параферналию. Хотя не могу сказать, чтобы подобные оживляющие представление моменты случались особенно часто. Всего в тот день перед нами свое искусство конных стрелков продемонстрировали не менее трех сотен арабов.
КАСАБЛАНКА
1 января 1943г.
Сегодня, можно сказать, еще до наступления утра нам пришлось пережить первый воздушный налет. Три бомбы взорвались одна за другой примерно в 3.15 и подняли меня с постели, не дав возможности досмотреть сон – жаль, мне снилось что-то приятное. Я зажег лампу, поставил ее на пол в середине комнаты, задернул шторы, наскоро оделся, и не прошло и пяти минут, как я был уже на крыше.
При низкой облачности – метров восемьсот, наверное, не больше – шел дождь и дул сильный ветер. Наши прожектора, которых насчитывалось примерно столько же, сколько лет нашему Джорджу{24}, судорожно метались по мрачному низкому потолку из туч в поисках просветов, через которые можно было бы выхватить вражеский самолет.
Наконец часто-часто застучала легкая зенитка, и светлячки трассеров помчались к небу. Так продолжалось, наверное, минут пять, и вдруг во мраке довольно далеко от нас вспыхнуло яркое сияние – там словно бы вырос гигантский огненный осьминог. «Зажигалка» горела ярко минут, наверное, двадцать, и на протяжении этого периода времени решительно ничего не происходило.
Затем вдалеке мы услышали приближавшийся шум двигателей бомбардировщиков. Заработала крупнокалиберная зенитка; такие орудия снабжены радиолокационными прицелами, позволяющими вести огонь по самолетам, не видя их.
Шум нарастал, и довольно скоро над домами позади нас появился четырехмоторный бомбардировщик дальней авиации, который тут же поймали своими лучами два наших прожектора. Едва это случилось, огонь открыли, кажется, все имевшиеся поблизости зенитки. Самолет как жемчугом был усыпан светлячками трассеров, [30] буквально окружен белым сиянием вспышек взрывавшихся снарядов. В свете прожекторов было хорошо видно, как, вспыхнув ярко, они, словно магний в фотокамере, обращались в быстро исчезавшие дымные облачка. Несмотря на то, что бомбардировщик летел очень низко, не выше шестисот метров, а может, как раз вследствие этого, обстрел не причинил ему вреда. По крайней мере, так мне показалось, хотя некоторые уверяли, что машина получила повреждения.
Где-то высоко над облаками гудели двигатели других машин, иногда доносились звуки разрывов зенитных снарядов и сброшенных бомб. Один раз совсем близко от нашего дома просвистел шальной осколок, но другие пролетели стороной.
Во время бомбежки я отправлял офицеров в разные места для сбора информации; они звонили и передавали донесения. Пока дело касалось нашей системы обороны, у меня не было особенных поводов для волнений, так как она функционировала исправно.
Где-то без четверти пять мы услышали, как сзади заходит еще один четырехмоторный бомбардировщик дальней авиации. Он шел еще ниже, чем первый, и снова зенитчики осыпали его «жемчугом» трассеров; снова вспыхивал, быстро превращаясь в летучие облачка черного дыма, «магний» заградительных снарядов. На сей раз я лично стал свидетелем по крайней мере двух попаданий. Машина получила повреждения и, изменив курс, исчезла, улетев по направлению к Европе.
Не успел этот самолет убраться восвояси, как совсем близко прогудели и громко бабахнули бомбы. Они взорвались рядом с батареей противовоздушной обороны, расположенной всего в каких-нибудь восьмистах метрах от нас. Мой адъютант, лейтенант А. Л. Стиллер, отправился выяснить, куда точно попали бомбы, и установить степень нанесенного ущерба, однако, по счастью, как выяснилось, никто не пострадал.
Шум в небе стих, и я, решив, что налет завершился, ушел спать, правда, раздеваться предусмотрительно не стал, и, как оказалось, правильно сделал. Примерно в 5.30 стрельба возобновилась. Немцы не скупились и щедро осыпали нас бомбами, в ответ наши ребята без устали молотили по ним из зениток всех калибров, и не только с земли, но даже и с моря. Никакие фейерверки в честь Четвертого июля не могут сравниться с тем, что творилось сегодня в небе.
Облачность поднялась на высоту тысяча двести метров, и вот наконец прямо перед нами в перекрестия лучей прожекторов угодил неприятельский бомбардировщик. Вспышки разрывов буквально облепили машину. Она спикировала метров до шестисот, чем вызвала крики радости у многих из тех, кто с самых разных мест наблюдал за тем, что происходило в небе. Как бы там ни было, бомбардировщик выровнялся, но, пролетев всего километров пять, повторил нырок, спустившись почти к самой поверхности [31] моря. Один из двигателей бомбардировщика дымил, оставляя за машиной длинный шлейф. Ясно было, что «утке» не жить, однако туман поглотил самолет раньше, чем он, ударившись о воду, исчез в морской пучине.