Я оглянуться не успела, как стала ответственной еще и за фотоклуб. У Пингвина я быстро научилась перематывать в полной темноте 35-миллиметровую пленку с большой бобины на кассеты, проявлять ее и даже печатать фотографии. Я понимаю, что пока я только в начале пути и мне предстоит еще многому научиться, но веду я свой клуб с воодушевлением. Мне хочется передать ребятам все, что успела узнать сама. Прошло немного времени, и появились страстные любители помогать мне в лаборатории. И с фотокамерой ребята тоже понемногу осваиваются. Я приготовила доклад о фотографии, и на него пришли не только младшие ученики, но и старшие, а я воспользовалась случаем и показала им работы великих фотографов, которые открыла для себя, пока копалась в разных книгах: «Скрипку Энгра» Ман Рэя[9], «Оптическую параболу» Мануэля Альвареса Браво[10], удивительнейшие снимки Эдварда Уэстона…[11]
Обожаю искать, находить и делиться своими находками. Когда я погасила проектор и зажгла свет, ребята мне зааплодировали, а Пингвин, который ни за что на свете не пропустил бы моего доклада (это он сам мне так сказал), взял слово и назвал мое сообщение замечательным исследованием. А я вспомнила, что до приезда в Севр, в наш Дом детей, меня в школе считали тупицей и почем зря писали в дневник обидные замечания. Помню, в какую ярость впадал папа, он просто из себя выходил, читая их красные чернила. Думаю, замечания ранили его даже больше, чем меня. Считать его умницу-разумницу принцессу тупой бездарностью!..
После доклада Пингвин и вовсе предоставил меня самой себе. Он сказал, что учиться лучше всего на собственных пробах и ошибках. И меня, когда я стала печатать фотографии, поджидал не один неприятный сюрприз – они получались то слишком темными, то слишком светлыми, то почти слепыми, то с какими-то пятнами на лицах… Но я верила: все ошибки мне на пользу. Я не отступала. Привыкла считать шаги в темноте и уже не натыкалась на стену или на бутыли с реактивами, каждое мое движение стало скупым и точным. Я проводила в лаборатории жутко много времени. Во всяком случае, так считали Жанно и Сара, потому что им надоедало меня ждать.
За девять месяцев я много чему научилась. И работала без устали, так что мне все чаще удавалось прожить день без страха, загнав его глубоко внутрь. Он возвращался ко мне только вечером. Я же не идиотка. Война никуда не делась, она идет по-прежнему, и вот уже четыре месяца от мамы с папой ни строчки. А слухи ходят, что на евреев устраивают облавы, а потом их отправляют в трудовые лагеря в Германию. Пингвин иногда рассказывает мне в темноте о том, что услышал где-то там, за стенами школы. Он не подозревает, каких усилий мне стоит при этом не разреветься.
И как же я себя ругаю!.. За свою беспечность. За свой эгоизм. «Мадемуазель Сердитка», – называла меня мама. Она надо мной посмеивалась, но так любовно, так ласково. Мама, мамочка…
Не надо об этом думать. Не надо вспоминать ее голос и тот последний поцелуй в щеку. Не надо вспоминать, как я сказала ей тогда «до свидания», торопя про себя их с папой уход. Стоит начать вспоминать, и я не выдержу, я же знаю, я чувствую… Но я не забыла свой первый день в пансионе. Мама с папой привезли меня сюда и сказали, что здесь я буду в безопасности, что в эти нелегкие времена им спокойнее, когда я здесь, а не с ними. Помню, как я впервые увидела замок, а до этого видела только небольшие квартирки в небольших старых домах квартала Маре, неподалеку от площади Республики. Мне тогда показалось, что я вхожу в мир «роскоши и безмятежной неги», как у Бодлера[12]. Но ветхость обстановки и скудная еда в скором времени вернули меня на землю. Помню знакомство с начальницей, ее смешную шляпку и нарочито суровое лицо. Потом меня отправили смотреть спальню. Чайка подчеркнула: «У нас спальни, а не дортуары». «Мы живем здесь и учимся, – прибавила она, – школа немного необычная, это правда, но у нас вовсе не как в летних лагерях отдыха, у нас Дом детей, и ты будешь у себя дома». И так она это сказала, что я почувствовала: у сухой и суровой на вид Чайки доброе сердце. Помню, как я обрадовалась огромному парку и столетним дубам. В Париже возле школы росли четыре тощие липы и стояла деревянная будка – туалет, двери в нем не запирались и были слишком короткими, так что из-под них виднелись ноги. Я ненавидела эти туалеты, холодные и у всех на виду. Вместе с папой, мамой и начальницей мы пошли осматривать парк, я увидела на траве под деревьями ребят, они прыгали, играли, танцевали, и тогда я почувствовала: мне здесь нравится, война и смерть далеко отсюда. Чайка объясняла родителям особенности своей педагогики, но я видела, мама ее не слушает, и только теперь поняла почему. Помню, как я прощалась с родителями, мне хотелось, чтобы они поскорее меня отпустили, а они крепко-крепко прижимали меня к себе. И я тоже только теперь понимаю почему. Они боялись, что больше ко мне не вернутся. Они уже знали, как больно терять близких. А я была так нетерпелива, так беспечна, я не понимала, что они прощались со мной, возможно, навсегда. Я тогда ничего не понимала и с облегчением вздохнула, когда они наконец ушли.
9
Ман Рэй (1890–1976) – французский и американский художник, фотограф, кинорежиссер. Один из главных представителей сюрреалистической фотографии и фотографии Нового видения.
10
Альварес Браво, Мануэль (1902–2002) – мексиканский фотограф, выставлялся с сюрреалистами, сотрудничал с кинорежиссерами – Эйзенштейном, Бунюэлем, Дж. Фордом. Первым использовал в работе рентгеновские снимки.
11
Уэстон, Эдвард (1886–1958) – американский фотограф, его творчество стало значительнейшим явлением в фотоискусстве. Умел видеть необычность обычных вещей, придавал им неожиданный вид и глубокий смысл.