– Что тревожит тебя, муж мой? – Поданы яства, сама дочь Фьёргуна достала гребень, села рядом с молчаливым супругом, стала расчёсывать ему спутавшиеся во время пути волосы.
– Руны. Руны ётунов, – коротко и угрюмо, взгляд в пол. Мать Прекрасного Бога горда и своенравна, однако знает – есть моменты, когда Отцу Дружин лучше не противоречить.
– Скажи мне, поделись, и ноша твоя облегчится, – поклонилась, как и положено знающей своё место жене.
Нет. Не время. Дочь Фьёргуна – всегда лишь дочь. Как и мать Локи. Женщина, её прорицание сильно; а битва – дело мужей. В том, что предстоит именно битва, Отец Дружин не сомневался. Осталось лишь определить, где и когда.
Он привык сам выбирать врагов. Упреждать их, наносить удар внезапно. Те же великаны – сильны, могучи, но не привыкли сражаться сообща, и Носитель Молота расправлялся с их лучшими богатырями поодиночке.
А сейчас – ётуны трудятся все вместе, повинуясь единой воле. Породившая Локи никогда не правила ими, иные князья гримтурсенов имели власть лишь над ближней роднёй. Что же заставило инеистых великанов изменить всегдашнему обычаю? И что значат эти странные, перекорёженные руны?
Владелица Фенсалира молча взглянула на склонённое чело супруга. Покачала головой и тихо вышла; дверь покоя затворилась, а Отец Дружин даже не поднял взгляда.
…Собравшиеся на совет асы выслушали владыку Асгарда в молчании. Присмирел даже неугомонный отец Ёрмунганда.
– Ты, Одаривающий.
– Следует, чтобы брат Бюллейста отправился бы к своей матери и вызнал все подробности.
– Она не ответит, – проворчал Породивший Волка, отводя взгляд. – Даже на порог не пустит.
– Ты, Молчаливый, – прервал хитроумного аса Отец Дружин.
– Следует, чтобы владыка Бильскирнира отправился на север и пленил Лаувейю. Здесь, в Асгарде, мы узнаем всё.
– Пленить мою мать? – вскинулся Огненный Бог.
– Чтобы жил Асгард, – отчеканил Владетель Железного Башмака.
– Чтобы жил Асгард, – один за другим кивнули слепой ас, пасынок госпожи соколиного оперенья, и длиннобородый Владыка Скальдов.
– Стойте, стойте! – Устрашитель Великанов воин ственно задрал рыжую бороду. – Мой Мьёлльнир сокрушит любого из рода гримтурсенов, что правда, то правда. Но много ли толку, если я притащу сюда пленницу? Она не станет говорить.
– Что нельзя вырвать силой, можно узнать чарами, – раздался низкий голос Мудрого Аса. – Я согласен с Молчаливым.
– Один раз мы уже поступили бесчестно, – гневно заговорила дочь Ньёрда, вскочив со скамьи. – Пролилась кровь ванов. Не стоит повторять той ошибки.
– Согласна. – Роскошноволосая соперница Ярнсаксы встала рядом с богиней любви. – Я согласна отправиться к Лаувейе и поговорить с ней.
– Едва ли великанша захочет сесть за стол с моей женой, супругой того, кто отправил в Хель столько её сородичей! – возразил рыжебородый ас.
– Ты, как никто из нас, умеешь убеждать, – усмехнулся Хозяин Золотой Чёлки.
– А ты, Мудрый, тогда отправился бы сам, – обиделся обладатель Мьёлльнира.
– Хватит, – поднялся Отец Дружин, и всё разом стихло. – Ничего, кроме совета идти на поклон к великанше или же вырвать у неё правду силой, я не услышал. Никто не предложил самим узнать смысл новых рун.
– Как же узнать-то такое? – Простодушный Устрашитель Великанов развёл руками.
– Я знаю, как. – Хозяин Асгарда опустил голову, и никто из сородичей-асов не видел его взгляда.
Всё как всегда. Дети, они и есть дети. Пусть даже зовутся богами, умеют дробить несокрушимый гранит и побеждать ётунов.
Золотой Слейпнир беспокойно водит головой. Чудесный конь чует беду, хотел бы помочь, но не знает, как. А Отец Дружин знает, но тоже – не может решиться.
Голая равнина, горизонт тонет в низких тучах, так что непонятно, есть ли вообще здесь солнце. Под ногами ни травинки, нагая слежавшаяся глина, где не пустит корни даже вездесущий пырей. Посреди ровного поля высится одинокий дуб, странный и нелепый в этом проклятом месте. Как он вырос тут – неясно.
Ветки его протянулись далеко от трехобхватного ствола. Глина усеяна опавшими листьями, полусгнившими желудями – но могучее древо напрасно старается. Ничто не взошло в его тени, ничто не прижилось.
Отец Дружин стоит, вонзив трёхострое навершие Гунгнира в неподатливую, плотно сбитую землю. Царит безветрие, беззвучие; дуб-исполин не шелохнётся, чем-то напоминая гиганта-ётуна.
Вот только он, О́дин, пришёл сюда с миром, а не с войной.
При мысли о предстоящем начинают мелко и стыдно трястись пальцы. Словно не хозяин Асгарда, а ничтожный нищий, прячущий медяки – дневную добычу – от продажной рыночной стражи.
Жди – не жди, старый Хрофт, а задуманное придётся исполнить. Твой глаз лежит залогом у Мимира, но даже всей силы Источника Мудрости не хватило, чтобы прозритъ смысл новых, изменённых великанами рун. Не говоря уж об их сочетании.
Оттягивая неизбежное, Старый Хрофт разводит костёр – сухие поленья приехали на спине Слейпнира. Немного магии – огню полыхать девять дней и девять ночей. Охо-хо… но надо вытерпеть.
Хозяин Асгарда долго ходит вокруг потрескивающего пламени. Остриём зачарованного копья чертит на земле привычные руны, раскручивая их спираль противосолонь. Соединяет отдельные письмена, так что получается окружившая костёр многолучевая звезда.
Медленно наползают сумерки. Здесь нет ярких закатов, свет просто угасает, словно истаивая, просачиваясь сквозь землю.
Вскоре воцаряется тьма. Остаётся лишь разведённый Отцом Дружин костёр.
О́дин подходит к дубу, закидывает ременную петлю на нижнюю ветвь, захлёстывает свободный конец вокруг левого запястья. Ловко подтягивается, повисает, держа Гунгнир в правой руке. Бросает последний взгляд на весело плящущее пламя, выдыхает – и сильным, спокойным движением вгоняет копьё себе в грудь по самую крестовину.