— Есть какие-то нормативно-правовые акты, запрещающие применять химикаты на курортных территориях. Сочи — это курорт.
— Спасибо, разъяснила, — скривился он, будто решил, что специально издеваюсь над ним.
Я сглотнула, и показала пальцем на труднодоступные участки по ту сторону провала.
— Вон живой самшит. И дальше по тому склону ущелья.
Иван живо обернулся, словно ему на самом деле было это важно. Всмотрелся в тёмно-зелёные, глянцевые островки и кущи, почти не тронутые паутиной, так усердно, что даже вытянулся по-над пропастью, рискуя перевернуться. Потом перевёл взгляд на меня с внезапной радостью, но проскользнул за плечо и заорал, вовсе не как уравновешенный бизнесмен, а как пацан с соседнего двора, тыкая туда пальцем:
— Рита! И вот, смотри! Живой! Мелкий такой, но живой! Я же чувствую, пахнет! Снова пахнет, как на море, как в детстве! Чёрт меня подери, это был самшит! Всегда был самшит, Рита!
— Ну да… — оторопело отозвалась я.
Красницкий схватил меня за предплечья, чуть встряхнул и, совершенно искренне улыбаясь, повторил уже не так громко:
— Всегда был самшит, понимаешь?! А я и не знал… Я думал, это просто море так пахнет! Ты можешь такое себе представить, а? Рита!
Я моргнула и пробормотала растерянно:
— Наверное.
— Живой, — улыбнулся Иван.
Он склонился надо мной, я смотрела на него, задрав голову, и поняла, что расстояние между нами так ничтожно мало, будто… Мой взгляд остановился на его губах, его на моих.
Щёку обожгло дыханием, и я вновь ощутила влажную нежность губ того, кого считала окаменевшим от чёрствости мерзавцем. И горячее электричество закружилось по ногам вверх, к животу, бёдрам, к груди, закружило голову и вернулось туда, где сердце…
Глава 28
Я ей не нравился. Сейчас и мне самому с собой было так себе. Я всё про себя знаю: характер скверный, отравить им могу кого угодно. Но я не зарываюсь в дерьмо головой, я нахожу, за что зацепиться, и выбираюсь. Это «что-то» всегда есть. И сейчас это была она! Рита была до неприличия яркой, словно ворвавшийся в пасмурный зимний день индийский танец со всеми этими колокольчиками и цветастыми прибамбасами.
Я только теперь понял: актриса из неё никакая, что вполне резонно — и свой фонтан эмоций ей было не удержать, зачем тогда напяливать чужие? Выражение её лица менялось часто: в глазах мелькало то презрение, то интерес, то недоверие, то изумление, то вновь суровый прищур, будто она подбирает на ходу карманную гаубицу. Ну и пусть. Главное, что меня она восхищала.
В илистом сумраке моего настроения Рита светила, как маяк в тумане. И не захочешь, присмотришься. Она была на малую толику полнее того, что я считаю идеалом, выше ростом, самостоятельнее, упрямее, и местами смешнее, но всё это было не в счёт. Рита была пропорциональна, у неё были потрясающие ярко-синие глаза, точёный нос, рот настолько чувственный, что при одном взгляде на него у меня ныло в паху. И хорошо, потому что мыслями о загубленном лесе детства меня ломало.
Рита была живой! Вибрирующей, звонкой, женственной в каждом штрихе: в пряди за ухом, в форме этого самого уха, в блестящем маникюре, в повороте головы, в дерзких чёрных волосах, с хвоста спускающихся каскадом по спине. И в том, что она точно не надела лифчик. Её грудь колыхалась под красной водолазкой и дутым белым жилетом, и я угадывал то, что было спрятано. Эти две нахально подпрыгивающие выпуклости хотелось почувствовать в ладони, смять, огладить, затем найти живот и понять, какой он на ощупь, чтобы потом пойти ниже…
Но белесые, как зомби-привидения, коконы сдерживали меня и укоряли одним своим видом, цепляя на крючок сожаления. Проклятая паутина, которая развевалась под порывами ветра на ветвях, следовала за нами и реяла, как флаг с надписью: «Ты убил лес».
«Не только я», — мысленно огрызался я.
Но для Риты это было не так. Она уже виртуально прибила мне ко лбу табличку «Сволочь». И почему-то это больше не забавляло. Я пытался развеять её напряжение, показать, что я — обычный человек, а не волк с Уолл-Стрит. Но что бы я ни сказал, лучше не становилось.
Я обрадовался, когда Рита завела меня выше, и по холмам над камнями пошли дубы, тисы и прочая растительность. Потому что всё это уже становилось невыносимым.
И вдруг я увидел живой самшит, целое море знакомых деревьев по ту сторону пропасти, и один маленький кустик за спиной Риты, как чудо! Первобытное, реликтовое чудо, мать его! А ещё я почувствовал любимый мной запах и воспрянул духом, воодушевился, как конокрад, купивший индульгенцию.