И вот земля вернулась. Мужчины стреляли в воздух, женщины выкрикивали загруды, шум празднества утих лишь после полуночи. Я обессилел от полноты чувств. Сердце колотилось до боли в груди. Ложась спать, я предупредил домашних: пусть поутру не будят меня — надо же отоспаться за все эти годы — как-никак двадцать лет. На завтра особых дел у меня не было, и я подумал, дай-ка я поваляюсь, понежусь, как в добрые старые времена. Вот так оно было вчера. Да, время летит! На рассвете, еще до того, как на подворье запели петухи, напал на меня кашель и не отпускал, пока я не выблевал все содержимое желудка. А потом уже сон не шел. С некоторого времени у меня вошло в привычку проводить все ночи в комнате моей последней жены. Кое-кто, может, и скажет: ясное дело — новая женщина всегда манит к себе. Но последняя жена для меня вовсе не новая женщина, мы прожили вместе уже много лет. А привычка моя объясняется просто: у нее в комнате я отдыхаю. Мне нравится там… После приступа кашля началась головная боль, словно кто-то мотыгой молотит по черепу. Я понял: больше мне не уснуть, и поднялся с постели. Открыл окно, впустил в комнату свежий ночной воздух. Немного полегчало. На ясной глади неба светились две звезды, словно их забыли погасить, а на северной стороне виднелась комета. Свет, вливавшийся в комнату через окно, был еще напоен синевой ночи, но к ней примешивались уже серые краски рассвета. Надо было ждать восхода солнца, когда я обычно выхожу во двор усадьбы. Я кликнул служанку, велел принести воды для умывания и омовенья. Она пришла с кувшином и медным тазом, полила мне. Вместе с водой из кувшина мне на руки выпал комочек земли. Я сдержался, не накричал на служанку. Жена подала чай. Поднеся позолоченную чашку к губам, я отхлебнул, чай показался мне горьким, я выплюнул его на таблийю. Жена забыла положить сахар. Я сказал про себя: дай бог, к добру. Но испугался. А испугался не зря — вчерашняя радость была уж чересчур велика. Поделом этим сукиным детям. Завтра все, что было у нас отнято, вновь станет нашим. Но когда жизнь посылает такое счастье, становится страшно.
Во время утренней молитвы я то и дело сбивался, читая «Фатиху», никак не мог сосредоточиться, а когда у меня стал дергаться левый глаз, уверился: что-то должно случиться. Окончив молитву, спросил жену, какой нынче день, и, узнав, что не пятница, немного успокоился. Ведь известно: в пятничном дне есть злополучный час. Жена принесла поднос с завтраком. Я откинул салфетку, белый пар поднялся над стаканом горячего молока и тарелкой с яичницей. Но ни яичница, ни бобы, ни сыр, ни зеленые листья салата не пробудили во мне аппетита. Я разломил пополам лепешку, отщипнул кусочек, пожевал, с усилием проглотил и больше ни к чему не притронулся. Зато чаю выпил несколько чашек. Вымыв руки, сказал жене:
— Слава Аллаху.
Ресницы ее задрожали, брови поползли вверх.
— Тебе не понравилась еда?
— Просто не хочется есть.
Я направился к шкафу, одеться для выхода. Жена подошла ко мне и прижалась полной грудью к моей спине. Я почувствовал неловкость, и чем сильнее она прижималась, тем хуже мне было — я думал о своем несчастье. Жена спросила, неужели я уйду без завтрака. Я вышел, ничего не ответив. Из новой части дома, выстроенной специально для нее, перешел в старую. Там все комнаты были еще закрыты и царила тишина. Вот комната первой жены, которую в доме называют старшей госпожой. Она — мать моих взрослых сыновей. Напротив — комната второй жены, дальше — комнаты сыновей. Я повернул к загону для скота. Животные тоже еще спали, пережевывая жвачку. Их челюсти медленно и лениво двигались, но глаза были закрыты. Лоснились вылизанные языками донца пустых ясель. Не спал один лишь пес, он, едва я вошел в загон, кинулся ко мне, завилял хвостом и стал тереться об мою ногу. Убедившись, что скотина в порядке, я проверил амбары с зерном, с удобрениями и инсектицидами, сарай, где хранился инвентарь для полевых работ. Все было на месте, все заперто. Я вышел во двор. Никто не удивился, видя меня на ногах в столь ранний час. Возвращение земли, — решили люди, — гонит от меня сон. Ведь это не земля вернулась, возвратилась сама жизнь. Я сел, закурил. Стали подходить ночные сторожа сдавать оружие и патроны. За ними явился сторож, дежуривший у телефона. Гляжу: идет как-то странно, ноги заплетаются и вид испуганный. Подал он мне тетрадь с записями телефонограмм, поступивших за ночь. Я рассердился: чего это вдруг он сует мне тетрадь, а не зачитывает, как всегда, вслух телефонограммы. И руки-то у него трясутся, и слова не идут с губ. Вырвал я тетрадь. Первая же телефонограмма объяснила его страх: моего младшего сына призывали в армию. Вот оно что. Да, с самого утра нынешний день сулил недоброе. Я откинулся назад и, прислонясь спиной к стене дома, громким голосом призвал милость Аллаха на своего покойного отца. Он всегда опасался удачи и часто говаривал: если жизнь кладет тебе в правую руку великую радость, левая — наверняка пуста. И знаешь, почему? Одной рукой она отбирает то, что дает другой. Теперь-то я убедился: батюшка мой воистину был прозорливец. Сторож по-прежнему стоял передо мной, а я держал в руке тетрадь и, не скрою, был в полной растерянности. Вспоминал прошлое. Отец мой умудрялся творить чудеса, да и я был когда-то не промах.