– Александр Иванович… – начал было виноватым тоном Найденов. Но старик, не слушая его, повысил голос:
– Пушкарских дел мастер Онуфрий Бураго для царя Ивана Казанский кремль порохом взорвал; корабельные мастера Бураго, отец и сын, царю Петру азовскую эскадру строили; инженерный кондуктор Степан Бураго с шестовой миной в руках на турецкие корабли ходил!.. Э, да что вспоминать! Разве мало того, что поручик по адмиралтейству Александр Бураго под соткой Большой у Порт-Артура свою минную галерею до самой японской осадной батареи довел и взорвал. Да, милостивые государи, взорвал-с! Несмотря на то, что под землей, как крот, дерясь с врагом зубами и лопатой, вот в эту самую грудь два японских штыка принял! Вот-с, господа! – Старик распахнул пижаму. На широкой груди его белели два шрама.
Молчание воцарилось в столовой.
– Сейчас не это нужно, – неожиданно сказал Житков, и все посмотрели на него, а Бураго нахмурился. – Война идет пока втемную, втихую, подчас с завязанными глазами, на ощупь. Враг подл и хитер. Он проникает к нам в любом обличье, подчас и в юбке…
– К чему это, молодой человек? Что вы хотите сказать? – насторожился старик.
– Прошу простить меня, профессор, – сказал Житков. – Может быть, это и не мое дело, но…
– Не ваше дело? – вскинулся Бураго. – Так чье же, ежели не ваше? Мое личное, что ли? Наше дело, общее дело! Ругайте меня, господа, ругайте, коли заслужил. Сколько раз Саша говаривал: «Не носи, старый дурень, домой секретных вещей, не носи!» Видно, комиссара мне хорошего не хватает. Ладно, завтра же рапорт подам: пусть сажают мне на шею помощника.
Старик поглядел на стаканчик, который продолжал держать в руках. Покачал головой, улыбнулся.
Он любовался стаканчиком, словно это было редчайшее произведение искусства. Жестом фокусника поставил его на середину стола, снял крышку, сунул ее в карман. Велел Вале наполнить стакан кипятком. По мере того, как стенки стакана нагревались водой, он исчезал, словно таял в облачке пара. А когда его и вовсе не стало видно, Бураго взял со стола нечто невидимое, перевернул – и вода струйкой полилась из пустого пространства в полоскательницу. Житков смотрел не отрываясь.
– Тот, кто посылал меня сюда, знал, что делает, – взволнованно сказал он, наконец, подошел к старику и порывисто схватил его за руку. – С этим можно перевернуть все представления о подводной войне. Я думал, что сделал много, но, оказывается, все это ничего не стоит рядом с тем, чего достигли вы.
Старик заметно повеселел. Раскурив трубку, он большими тяжелыми шагами расхаживал по комнате и, обращаясь главным образом к Житкову, говорил:
– Добиться невидимости, хотя бы для человеческого глаза, значит произвести переворот в военной технике. Моей лабораторией кое-что уже сделано в этом направлении. Но кое-что еще и неясно. А знаете, кто больше всех полезен мне на данном этапе работы? – Бураго широким жестом указал на Найденова: – Вот он, мой противник! Именно то, что он работает над методом определения невидимого объекта комбинированным оптико-акустическим прибором, дает мне возможность проверять самого себя. Консультируя Найденова, я опровергаю свои же поиски, и не успокоюсь, пока не увижу, что опровергнуть меня уже нельзя.
– Выходит, что если вы добьетесь невидимости объекта, Александр опрокинет ваши достижения тем, что все равно сумеет найти его в пространстве раньше, чем акустики уловят его шум? – спросил Житков.
– Вот, вот! Почти так, но не совсем. Он действительно сможет определить положение в любой среде, – будь то вода или воздух, – любого предмета вне предела видимости человеческого глаза, если… если этот предмет не будет иметь моего защитного покрытия, парализующего излучение тепла.
– Все это еще раз доказывает, что ваше открытие не должно попасть в чужие руки, – сказал Житков.
– Да, да, вы правы, – произнес старик и, схватив со стола стаканчик с таким видом, славно ему угрожала опасность, понес в кабинет, ворча себе под нос: – Вы правы, вы правы, господа!
Молодые люди, посидев еще немного с Валей, распрощались и вместе вышли.
Оставшись один в кабинете, Бураго еще долго расхаживал от шкафа к шкафу. Вынув из кармана крышку стаканчика, он внимательно осмотрел ее. Ему показалось, что в одном месте металл поврежден острым предметом. Бураго взял лупу, долго рассматривал поцарапанное место, а потом, недовольно покачав головой, спрятал крышку вместе со стаканом в потайной ящик огромного старинного бюро.
Долго сидел он, откинувшись в старом кожаном кресле, и жевал конец бороды. Потом взял перо. Поспешно набрасывая в блокноте какие-то формулы, он вырывал из блокнота исписанные листки и откладывал в сторону, под пресс. К утру, когда за окнами стал слышен визг трамваев, Бураго собрал листки, просмотрел все написанное и, напевая что-то веселое, вошел в комнату Вали. Удивленный тем, что дочь спит, он недоуменно поглядел на часы. Они показывали пять.
Старик подошел к окну. Проспект просыпался. Дворники с метлами в руках болтали и курили, не торопясь приступить к утренней работе. Со стороны вокзала, неистово визжа колесами, на повороте показался трамвай. Когда вагон остановился, из него вылезли молочницы и, гремя бидонами, завернули за угол, к рынку…
Вернувшись к себе, Бураго сложил исписанные листки в портфель. Но, подойдя к дивану, где ему, по обыкновению, была приготовлена постель, задумался. Вынул листки из портфеля и переложил в бумажник. Бумажник сунул под подушку. С неожиданным для его седин проворством разделся, залез под одеяло и потянулся, закинув руки за голову. Потом, словно вспомнив что-то, быстро сбросил одеяло, нащупал босыми ногами туфли, отыскал в углу кабинета тяжелую трость и принялся отвинчивать от нее ручку из слоновой кости. Несколько оборотов – и в одной руке Бураго оказался тяжелый стилет, а в другой – трость-ножны. Он подул в их пустую полость и с довольным видом улыбнулся.
– Вот это портфель! – с радостным удивлением сказал Бураго важно восседавшему рядом с ним Тузику и принялся разъединять клинок и служившую ему эфесом ручку. Проделав это, он вынул из бумажника листки, свернул их трубочкой и засунул в полость трости, а ручку привинтил на место. И лишь после этого лег в постель и поставил дубинку в изголовье.
Скоро в кабинете, защищенном от уличных шумов тяжелыми портьерами, не стало слышно ничего, кроме хрипловатого с присвистом дыхания старика и мерного посапывания сенбернара.
Часа два в квартире царила тишина. Потом послышались осторожные шаги: Аделина Карловна в мягких домашних туфлях убирала квартиру. Когда все комнаты, кроме тех, где спали отец и дочь, были убраны, Аделина Карловна принялась чистить платье. С такой же педантичностью, с какой она только что обтирала мебель и мыла чайную посуду, женщина чистила теперь китель Бураго, его ботинки. Покончив с этим, она направилась в кабинет, неслышно отворила дверь, плавными мягкими движениями разложила все по местам, сняла со спинки стула брюки. На ковер почти бесшумно выпал из кармана какой-то блестящий предмет. Аделина Карловна замерла, испуганно покосилась на Бураго. Он спал. Она нагнулась, подняла стилет, долго и внимательно разглядывала его. Потом ее взгляд остановился на прислоненной к дивану трости. Положив клинок на место, экономка еще раз всмотрелась в лицо спящего и, схватив трость, исчезла так же неслышно, как вошла.
Некоторое время спустя, когда Валя, сладко потягиваясь после сна, вошла в халатике в кухню, Аделина Карловна старательно протирала влажной тряпкой профессорскую трость. Завидев Валю, она оставила трость и, ласково притянув к себе девушку, поцеловала ее золотые полосы.
– Гутен морген, майн херцхен.
А еще через несколько минут брюки Бураго, тщательно вычищенные и расправленные, висели на прежнем месте. У изголовья дивана стояла толстая черная трость с набалдашником слоновой кости.
Совет молодых
На следующий день в кабинете Бураго в отсутствие хозяина собрались Валя, Найденов и Житков. Двухлетняя разлука, вызванная службой, не подорвала старой дружбы молодых людей – дружбы, рожденной в годы гражданской войны, скрепленной совместной учебой и дальнейшей работой в области полюбившейся друзьям физики. Не могло их разъединить и то, что они увлекались различными разделами этой науки. Море и воздух – стихии столь же родные, сколь и несхожие между собой, – прочно соединили судьбы молодых друзей, и любовь к воздуху и морю была в них так же крепка, как их дружба. Каждый по-своему: Житков – в подводном деле, Найденов – в морской авиации, – они навечно посвятили жизнь огромной, захватившей их своим величием и красотой задаче – строительству родного флота. Перед глазами молодых пареньков – добровольцев Саньки и Пашки – прошла борьба за судьбы черноморской эскадры. Слова командира «Керчи» о русском флоте, который возродится из очищающего пламени революции еще более прекрасным и могучим, навсегда запали в души друзей, и они решили всю свою жизнь, все силы и помыслы отдать флоту. Не случайно поэтому, что по окончании аспирантуры в Институте физико-технических проблем, где оба защищали кандидатские диссертации, они оказались в Морской академии. И вот тропа жизни молодых друзей, то скрещиваясь, то вновь разбегаясь, в конце концов привела их в этот кабинет, в кабинет старого ученого, инженер-контр-адмирала Александра Ивановича Бураго. Неважно, что они пришли сюда в разное время и за решением задач не только различных, но даже антагонистичных. Так или иначе, но они снова были вместе.