Между тем Максим совершенно напрасно отбросил идею рассказать об этом компетентным органам. Потому что кое-кто, один человек в Российской Службе Безопасности, давно и пристально наблюдал за ним самим и за происходящими вокруг него событиями. Этот человек в этот же самый день, взглянув на часы, принял наконец решение, одобрив его кивком собственному отражению в огромном, на полстены, зеркале. После чего вызвал двоих наиболее расторопных своих подчиненных.
- Пора, - сказал он этим двоим.
И те, ни слова более не говоря, отправились выполнять задание.
11 августа 1938 года (год Тигра)
Новообразовавшаяся альветвь ISTI-58.101. L
Митрохин умирал.
Он лежал на полу переполненной камеры Лубянки, в духоте, на подстеленной под него десантной куртке Игорька и бредил.
- Люба, Любочка моя, - звал он, мотая головой. - Где ты, Люба? Почему я тебя не вижу?...
Игорек, стоя на коленях, придерживал его голову с горячим, как хорошо растопленная печка, лбом, с волосами, перепутанными, мокрыми от пота, чтобы Митрохин не расшибся об грязный пол.
- Люба! Люба! - звал Митрохин.
- Заткни его! - рявкнул кто-то злобно из другого угла камеры. - И так тошно.
- Человек в бреду. Человек тяжело ранен. Как вы можете? - урезонил "рявкальщика" другой голос.
Игорек с благодарностью посмотрел в ту сторону. Там, тоже на полу, обхватив руками колени, сидел парнишка - может быть, только чуть постарше Игорька - с характерной наружностью: кучерявый, черноволосый, смугловатый, с большим некрасивым носом. Губы у парнишки были разбиты, рубаха порвана, в уголках рта запеклась кровь. Заметив, что Игорек смотрит в его сторону, парнишка улыбнулся распухшими губами и кивнул.
- Люба, Люба, - шептал Митрохин.
Когда расположившегося напротив высокого и молчаливого мужчину увели на очередной допрос, парнишка пересел на освободившееся место, ближе к Игорьку.
- Добрый вечер, - сказал он тихо. - Меня зовут Иосия. Фамилия Багрицкий.
- Игорь.
- Что с вашим другом? - спросил Иосия, кивая на стонущего Митрохина.
- Он умирает, - с горечью отвечал Игорек, чувствуя, как задрожали вдруг губы. - А эти суки не хотят ничего слышать...
- Это понятно, - мягко заметил Иосия, - у них теперь все вверх дном. Хватают людей прямо на улицах - настоящие облавы... - Он помолчал, а потом еще понизил голос: - Правду, наверное, говорят, что с Усатым кто-то разобрался?
Игорек не ответил. Только сейчас он начал понимать, в какую заваруху сунул его и еще девятерых парней-сокурсников седовласый полковник. И понимание это его ужаснуло. Все действительно полетело вверх тормашками; основы миропонимания рухнули с обвальным грохотом рассыпающихся в крошево колонн. И снова, как наяву, Игорек с замиранием видел: рвущуюся пленку капсулы, прыжок в просторный, освещенный ярким утренним солнцем кабинет, мягкий ковер под ногами; движение, отработанное до автоматизма: большой палец правой руки вниз - щелчок спускаемого предохранителя, автомат у бедра, указательный палец уже давит на спуск, глаза ищут, нашли цель оторопевшего от неожиданности маленького рябого, но чем-то очень знакомого человека в форменном френче; и вдруг ответная стрельба со стороны выпрыгнувших секундой позже ребят в амуниции корректоров Корпуса; они почему-то стреляют по своим же; и родное, но перекошенное лицо Митрохина под прозрачным забралом защитного шлема. А потом - только летящие гильзы, летящие пули, с глухими ударами пробивающие защитные жилеты, и снова получается так, что кто-то прикрыл Игорька своим большим сильным телом, и Игорек вдруг оказывается на полу, заливаемый чужой кровью.
Он ждал, лежа в полубессознательном состоянии, того немыслимо страшного момента, когда новообразовавшаяся альветвь начнет судорожно сжиматься, отмирая, уходя на Темную Сторону времени, сминая в агонии своей миры, ее составляющие. И, несмотря на то что никогда он в жизни не был по-настоящему готов к этому моменту и не было в нем той благородной мужественности Героя, о которой столько раз на политзанятиях рассказывали офицеры Школы, а только страх, казалось, переполняет его - несмотря на все это, он почувствовал, словно вдруг любопытство проснулось где-то глубоко-глубоко, желание знать и видеть, как это будет происходить на самом деле...
Но ничего не произошло.
Появились люди: живые, деятельные. Они кричали и матерились; они бегали; кто-то пальнул в потолок, призывая к порядку; кто-то, не теряя надежды, звал: "Товарищ Сталин! Товарищ Сталин! Товарищ Сталин!" А потом мир все-таки поплыл и исчез, но только потому, что Игорек потерял сознание.
И вот теперь он сидел над умирающим Митрохиным и никак не мог понять, почему получилось так, что любимый старлей в команде других корректоров стрелял без пощады в них, своих же сокурсников, выполнявших задание седовласого полковника Корпуса; и почему этот мир не разрушился, как полагалось ему по всем существующим законам Хроноса; что удержало его на Светлой Стороне целым и невредимым? Не означает ли это, что сам Корпус перестал существовать?
Игорю хотелось поделиться с кем-нибудь своими соображениями в неосознанном желании услышать успокоительный ответ: "Все хорошо. Все нормально. Все было рассчитано на Большом Компьютере. Скоро за нами прибудут спасатели, голову на отсечение даю!" Но единственным человеком, который Бабаева понял бы здесь и смог поддержать, был Митрохин. А паренек по имени Иосия явно не годился на роль такого собеседника. И потому Игорь промолчал.
Но Иосия оказался более понятлив и наблюдателен, чем Бабаев решил по первому впечатлению.
- Интересная у вас одежда, - заметил он, разглядывая куртку, на которой лежал Митрохин, десантные штаны Игорька, высокие шнурованные ботинки. - Никогда такого не видел. Специальный отряд, да? - Иосия заговорщически подмигнул. - Интересно, как вы сюда попали?
Игорек хотел снова промолчать, но неожиданно для самого себя сказал:
- Я не могу ответить на твой вопрос.
- Понимаю и принимаю. - Паренек оглянулся, еще понизил голос: Условия игры, да? Полная секретность? Но откровенно говоря, Игорь, все ваши секреты теперь ни к чему. Да и все наши социалистические условности теперь ни к чему. Кончилась эпоха... - Он помолчал. - И знаете, Игорь, я никогда не считал его чем-то более высоким, выше всех остальных людей. Да и как человек он мне не слишком нравился. Нет-нет, не подумайте, что я теперь хочу оправдаться и примазаться. До пятнадцати лет я считал его воплощением Бога на Земле, но что простительно ребенку, непростительно взрослому человеку, правда? И спасибо отцу: он меня научил независимости мысли, умению реально, здраво оценивать происходящее. Но то, что я оказался здесь, не его вина. Все из-за бардака этого распроклятого... И я вот что думаю: давно кто-нибудь должен был сделать это. Может, теперь только и начнется нормальная жизнь. Ведь каждую ночь собирались... каждую ночь ждали - сейчас придут... Отец полгода по краю ходил... А теперь Усатого нет, и все по-другому будет, вот увидите. Думаю, за неделю все уладится. Придут разумные люди...