Игорька больно укололи эти слова Иосии. Мальчишка, безусловно, многого не понимал: его папаша (скрытый антисоветчик, враг!) совсем задурил ему голову. Но как он может, как он смеет говорить такое?! И не о ком-нибудь о вожде, величайшем человеке славной эпохи?! Как у него только язык повернулся сказать такое? И Бабаев не сдержался.
- Заткнись! - выкрикнул он так громко, что на них разом посмотрели все многочисленные обитатели тесной камеры. - Заткнись! Замолчи, предатель, подонок...
Иосия отодвинулся, побледнел. Губы его задрожали.
- Сам ты... - выплюнул он сквозь зубы и встал, чтобы уйти.
Но место его уже заняли, и другого более-менее свободного пятачка в переполненной камере не наблюдалось - разве что вблизи параши. Тогда он снова сел, но сел теперь так, чтобы быть к Игорьку спиной; руки он скрестил на коленях.
Зашевелился Митрохин. Игорек склонился над ним, и вдруг Митрохин открыл глаза. С трудом, но узнал Бабаева:
- Игорек... ты... здесь... тоже здесь... - Было видно, как больно ему говорить; запекшиеся губы его едва шевелились; голос был тихим, срывающимся.
- Да, я здесь, Сева, - ответил Игорек, пытаясь улыбнуться.
- Игорек... я видел... ты там...
Бабаев заметил, что Иосия, чуть повернув голову, внимательно прислушивается. Но на это Игорьку было наплевать: главное - Митрохин заговорил. Он жив и, может быть, выживет.
- Вода... пить... есть вода...
- Сейчас, сейчас. - Игорек засуетился. - Эй, вы, там! - крикнул он, обращаясь к тем из заключенных, кто сидел у небольшой бадьи с теплой солоноватой водой. - Передайте воды!...
- Ему нельзя давать пить, - заметил Иосия. - В таком состоянии вода для него - яд. У меня отец - хирург, я знаю...
- Я сказал тебе, - недружелюбно оборвал паренька Бабаев. - Заткнись!
- Ну заткнусь, - агрессивно отвечал Иосия, - а толку-то? Он же твой друг - пусть подыхает?!
Игорек смерил Иосию презрительным взглядом. Но когда прибыла передаваемая из рук в руки плошка с водой, поить Митрохина, несмотря на его мольбу, он поостерегся, а только смочил лицо старлея мокрой тряпочкой, лоскутом от рукава собственной сорочки.
- Подожди, подожди, - приговаривал Бабаев, - пить тебе нельзя. - Он смочил Митрохину и губы, заметив при этом, что Иосия продолжает наблюдать за ним и снова улыбается.
Вспышка внезапной нетерпимости к этому парнишке у Игорька погасла, но он никак не ответил на улыбку.
- Игорек... - зашептал Митрохин; глаза его блестели, выдавая сильный внутренний жар. - Игорек... ты помнишь... ты был там, да?... Он жив?... Скажи мне, он жив?...
- Кто?
- Товарищ Сталин...
- Он жив, - солгал Игорек и отметил, что Иосия одобрительно качнул головой, поддерживая эту праведную ложь.
- Значит, все хорошо... все хорошо, курсант... вольно... можно оправиться... - Митрохина затрясло; горячими пальцами он схватил Игорька за руку. - Как холодно... как здесь холодно... А я - то подумал было: кончено все... кончился Корпус... Все на волоске висело... на волоске, Игорек... ты... представить не можешь... Нас перебросили... в последний момент... Уже рушилось все... У нас был приказ... остановить коррекцию... Ошибка... сбой в "Эталоне"... или диверсия... Враги... они, знаешь... Люба... Люба... Я не вижу тебя, родная... Где ты, Люба?... - Глаза его закатились; он снова бредил.
Ночью Митрохин умер. И Игорек, задремавший все-таки в неудобной сидячей позе, проспал этот момент. А когда проснулся, то даже не понял сразу, почему горячие пальцы любимого старлея, до сих пор сжимавшие его руку, теперь холодны. Но когда все-таки понял, то закричал, чем немедленно разбудил соседей, вызвав поток вялой сонной брани.
Утром Игорька повели на первый в его жизни допрос. Имени его ни охрана, ни следователь не знали. Потерялись в суматохе последних дней и сведения о том, откуда и как Игорек попал сюда в камеру: люди, которые знали это, были уже мертвы. Потому "голубые фуражки" просто вошли и приказали Игорьку идти с ними. Куртку корректора Бабаев оставил под телом Митрохина. А когда он уходил, Иосия, что-то там про них со старлеем сообразивший, приподнявшись и не глядя в его сторону, шепнул:
- Назовись мной. В бардаке не разберут.
И хотя Игорек перед тем и не допускал подобной возможности, он поступил именно так, как посоветовал ему Иосия Багрицкий.
17 октября 1966 года (год Лошади)
Основной вектор реальности ISTS-63.18. K
Ей сказали, что это будет сеанс психотерапии. Она кивнула безучастно.
Ее провели в кабинет и велели сесть в кресло. Потом на какое-то время оставили одну.
Она огляделась. Высокий потолок, паркет, драпировки: белое, голубое, красное. Всадник, поражающий копьем уродливого зверя, - герб. Ей нужно было привыкать к этой новой для нее реальности, к новым декорациям, к новой атрибутике мира; это являлось главной ее задачей на ближайшие годы при условии, конечно, если собиралась она жить дальше. Но пока не решила еще она, а стоит ли ей жить?
Звеня шпорами, в кабинет вошел врач-психотерапевт. В другом состоянии она удивилась бы: вошедший внешним своим видом ничем не напоминал психотерапевта, а уж тем более врача, скорее он был похож на кавалергарда времен Екатерины Великой: усы, эполет на левом плече, палаш, ордена - все честь по чести. Но и это ей было безразлично. Врач в белом халате или кавалергард - какая, в сущности, разница? Кавалергард уселся в свободное кресло напротив Веры и с минуту, прищурясь, молча ее разглядывал, изучал.
- Здравствуйте, Вера, - сказал наконец он с заметным акцентом. Здравствуйте, дорогая моя. Как вы себя чувствуете?
Голос его оказался на удивление мягким и, несмотря на акцент, приятным. Вера недоверчиво посмотрела на кавалергарда. Тембр и интонация, с которыми он начал беседу, неожиданно напомнили ей манеру беседы отца. Кавалергард улыбнулся ей, подкручивая ус.