— Я люблю тебя больше всего на свете, — говорил он ей без конца. Он даже на минуту не в силах был выпустить ее из объятий.
— Я готова умереть ради тебя, Оливер, — поклялась она тогда.
"Умереть?" — его мозг словно озарила какая-то вспышка.
Он никак не мог понять, почему он думает об этом, лежа здесь, в этой темной комнате. Внезапно Оливер с удивлением почувствовал, что у него эрекция, простыня немного приподнялась. Что ж, значит, я еще не умер, подумал он, обнаруживая, что больше не чувствует боли. Врачи, по всей видимости, напичкали его какими-то успокоительными таблетками или еще чем-то, и теперь он пребывал в странной полудреме, слыша тихие слова, которыми обменивались окружавшие его врачи и которые, как он был уверен, касались непосредственно его состояния. Каждую секунду он готов был услышать звук каблучков Барбары, спешащей по коридору, и почувствовать ее нежное прохладное прикосновение.
Он почему-то начал думать о стеклянной горке времен Людовика XV [19]из инкрустированного тюльпанного дерева с подлинными гранеными стеклами и резным орнаментом, которую он так хотел купить. Но Барбара отговорила, хотя он спорил с ней до хрипоты. Однако логика была на ее стороне.
— У нас нет места, — заявила жена, сжимая его дрожащую руку. Продавец пристально посмотрел на него.
— Но она же великолепна?
— Наш дом переполнен мебелью, Оливер.
Она, конечно, права; он вспомнил, что эта мысль потом ему не давала покоя несколько недель. Переполнен? Они начали обставлять его десять лет назад, с того самого момента, как увидели этот старый, облупленный фасад и восхитились великолепным видом из окон на парк с одной стороны и на высокие, красивые арки моста — с другой. Между прочим, у них оказались самые престижные соседи, а в Вашингтоне положение человека в обществе во многом зависит от того, в каком окружении он живет.
В течение долгих лет этот дом, как зыбучий песок, тянул из них каждый лишний цент — они ремонтировали, чинили, отделывали его и снаружи и внутри, постепенно, комната за комнатой.
Потом он снова погрузился в полузабытье, а очнувшись, почувствовал под собой движение носилок и увидел бесконечный ряд люминесцентных ламп под потолком.
— Мы везем вас на рентген, — объяснил ему неф-санитар. Оливер слышал, как санитар обсуждал с кем-то футбольный матч, пока они ехали в лифте. Наверное, решил Оливер, к нему пока не пускают посетителей, и представил себе Барбару, сидевшую где-нибудь в приемной, нервничавшую и с ужасом ожидавшую результатов анализов. Ему захотелось спросить: "Неужели я действительно умираю?", но он боялся услышать ответ, поэтому промолчал.
Оливер вдруг забеспокоился о своих орхидеях, которые он с такой гордостью и заботой пересаживал в горшочки и заносил в дом и которые теперь уже почти выросли и цвели в оранжерее позади целого леса из лиан и зарослей африканских фиалок и бостонских папоротников, о которых заботилась Барбара. Они так нежны и хрупки, что даже дотрагиваться до них страшно.
Он вспомнил и о Бенни, своем шнауцере, который боготворил хозяина и готов был выполнять для него все команды. Ни Барбара, ни дети не смогут справиться с ним. А инструменты, они ведь тоже требуют особого ухода, а сад… А кухня Барбары…
"Господи, не дай мне умереть именно сейчас!" — молился он про себя, чуть не плача.
Его положили на холодный рентгеновский стол и распяли как цыпленка на сковороде. Техник в белом комбинезоне деловито поколдовал над аппаратом, и Оливер услышал легкое гудение, какой-то частью сознания понимая, что сейчас на экране высвечиваются все его внутренности. "Почему я больше не чувствую боли?" — подумал он и вдруг заметил, что часы на стене показывают двенадцать.
— Какой сегодня день?
— Среда, — ответил техник.
Потом его отвезли в другую комнату, где он лежал, отгороженный от всего мира большим экраном. С ним пока ничего не делали, но он заметил, что его руки и ягодицы все в маленьких точечках, по видимости, от уколов. Удивленно заморгав, он увидел розовощекое лицо в очках.
— Вы поразительный счастливчик, мистер Роуз.
— Я не умру? — прошептал Оливер.
— Да вряд ли. Это оказалась всего лишь грыжа. Мы подумали, что это сердечный приступ, и приняли все меры предосторожности. Но у вас скопились газы, поэтому было так больно. Иногда это похоже на сердечный приступ.
Оливер поднялся, чувствуя невероятное облегчение.
— Значит, я заново родился, — выдохнул он, в ту же секунду ощутив слабую боль от процедур и уколов и застоявшуюся тяжесть в области грудной клетки.
— Да вы и не умирали.
— Да уж. И очень многие будут разочарованы. На службе из меня сделают посмешище, — он опустил ноги с кровати. — Скажите жене, что она может забрать меня отсюда к чертовой матери, — он посмотрел на доктора. — Не обижайтесь, но если вы только изгоняете газы из организма, то вам пора закрывать лавочку.
Доктор рассмеялся.
— Я только что звонил вашей жене и передал ей хорошие новости.
— А разве она не приехала?
— А зачем беспокоить даму из-за такого пустяка, — проговорил доктор.
— Но я думал… — произнес Оливер и замолчал. Он вдруг почувствовал смутное беспокойство: ведь с самого начала считали, что его жизнь в опасности.
Ему принесли одежду, кошелек, ключи, деньги и портфель. Голова немного кружилась, пока он одевался. Оказавшись в холле больницы, он зашел в телефонную будку и позвонил домой.
— О, Оливер! Мы так рады, — это был голос Энн.
Он тут же представил ее: светлые волосы, слегка заметные веснушки на круглом лице и широкая искренняя улыбка, от которой на щеках появлялись маленькие ямочки. Он вдруг вспомнил, что она всегда исподтишка подглядывает за ним. "Почему Энн подошла к телефону? — удивился он. — Где Барбара?"
— Если из-за меня, то я этого не стою, — пробормотал он.
— Барбара только что ушла. Она скоро вернется. Она очень занята, пошла в пакистанское посольство договариваться насчет заказа, — Энн немного поколебалась, словно собираясь сказать что-то еще, но промолчала. Оливер почему-то очень расстроился.
— Я собираюсь ненадолго задержаться, проведать своего клиента. Но обязательно приеду домой сегодня вечером. Дети в порядке?
— Они страшно волновались. Я позвонила им в школу после звонка доктора.
— Отлично, — он уже собирался распрощаться и повесить трубку, но передумал. — Энн, — тихо проговорил он, — когда Барбаре позвонили? Я имею в виду… в первый раз?
Последовала небольшая пауза.
— В понедельник утром. Я помню, потому что сама взяла трубку. Барбара очень беспокоилась. — Он вдруг снова почувствовал боль, но на этот раз приступ тут же прошел, не оставив следа.
— Да, но тогда почему… — он вдруг растерялся, словно игрок за шахматной доской, который боится сделать следующий ход, зная, что за этим последует. — Ладно, передай, что я буду дома к обеду.
Повесив трубку, он стоял, тупо уставившись на аппарат, все еще пытаясь понять, почему появилось чувство какой-то потери. Наконец он отбросил прочь эти мысли и позвонил Лараби.
— Ты заставил нас поволноваться, — сказал Лараби. Оливеру тут же вспомнились его елейный голос и уверения, что "все будет в порядке". Оливер с раздражением подумал, что этот человек как всегда оказался прав.
— Да что вы, пустяки, — ответил Оливер, недовольный тем, что вынужден бодриться. Но он не мог отделаться от чувства, что случившееся с ним проявление слабости прямо на глазах у всех, несмотря на то, что он был над собой не властен, каким-то образом подмочило репутацию. Когда адвокат проявляет слабость, это зачастую бывает роковым событием в его карьере. Он почувствовал отвращение к самому себе, и как бы в подтверждение этих мыслей в желудке у него возник спазм, подкатившийся к горлу неприятной отрыжкой.
— Алло?.. — проговорил Лараби.
— Должно быть, плохая связь, — ответил Оливер, почувствовав физическое облегчение.
Позже этим же днем он покинул кабинет председателя правления с мыслью, что хорошо потрудился над восстановлением своей репутации и вполне доказал свою состоятельность тем, что так, можно сказать, неприлично быстро оказался на ногах.