Но Марс не зря явился, представ перед судом.
И если справедливое решенье принимать,
То Марса надо выслушать и дело разобрать.
Приму я во внимание любой его ответ,
Что бы подать обоим полезный им совет.
Нет, Солнца обвинениям вполне поверил я,
Но нелицеприятной должна быть власть моя.
В словах, произнесённых здесь ей, не вижу лжи,
Но оправданье если имеешь, Марс, скажи»!
Авантюра четвёртая, в которой Железо опровергает хвастовство и бахвальство золота, а также выслушивает его ответ
Своими Марс руками подпёр себе бока,
Сдержаться очень трудно, обида велика.
Но справившись с собою, воскликнул он: «Судья
Высокий, справедливый, ты слышал, как себя
Хвалило гордо Золото, произнесло слова
Какие, и сколь наглою была её хвала.
Как будто бы ценимо повсюду лишь оно,
Но слишком много лживого оно произнесло.
Быть может, это правда, но точно же не вся,
Солгало, много лишнего в сей час произнеся.
Учёные и мудрые искусные мужи
Туманно выражались, хотя без тени лжи,
И думаю, что дева та должна бы быть умней,
Не быть такой заносчивой от слепоты своей.
Не ожидал, что Золото посмеет так бранить
Меня и все достоинства мои так очернить,
Как будто бы средь прочих порочен я один,
Убийствам и волнению причина из причин.
Я пред судом на это всем и перед тобой,
Судья почтенный, буду ответ держать такой:
Оберегая честь и невинность защитив,
Скажу, что я, от Золота в отличье, не спесив.
Та дама пожалеть ведь, действительно, должна,
Что дерзостно посмела произнести она,
Ведь сказанные ею все бранные слова,
Какими поносила она меня, сперва
На счёт её бы надо скорее отнести,
Как не старалась облик невинности спасти.
Защитник мира лучший, чем Золото, я, так
Скажу по правде это, к тому бесспорный знак.
Я распри усмиряю, помощник я в делах,
Запутанных и сложных, однако в тех местах,
Где всё бы без особого произошло труда,
Торжествовало Золото надменное тогда.
Тогда и правосудие в его впадало плен,
И прочая законность встать не могла с колен.
Коль даже бы развратница, которой отдают
Всю душу люди гордые, богиней своей чтут,
Бездействовала только, нашлось бы, в чём винить,
Ведь цепи преступлений ужаснейших не скрыть,
И Богу, и законам какие вопреки
Всё время совершаются, спешат урвать куски,
Любя её лишь, многие и жизнь спешат свою
Отдать, как приношение, к её же алтарю.
Воруют, грабят люди, супругов рушат честь,
Живут в распутстве, пьянстве, господствует где месть,
Лесть, алчность и предательство отечества – всё то
По воле гнусной женщины, а я там, где в ничто
Обращена законность, совет стремился дать
И защитить правдивость, и злобных усмирять.
Но сам по воле девки, признаюсь я, грешу,
В тревоге, с осторожностью, борясь с собой, спешу
За ней я, что б исправить итоги дел дурных,
Зло возместить на благо, отмыться от своих
Пороков и коварства её. Но предпочёл
Не выходить из дома, коль силы бы нашёл
Преодолеть смазливость её и волшебство,
Во мне что беспокоит мужское естество.
Вот потому я более способен мир творить,
Как честное Железо, а Золото вредить
Способно только, каждому дано то распознать,
Смутьянкой и изменницей что б даму обозвать.
Как хвастается, подлинно б те письмена прочла
Тех, чьи здесь называла нередко имена,
То ей пришлось, наверно, свой откусить язык,
Чем клеветать, иль он бы от этого отвык.
Ведь многое, что было ей связано со мной,
К ней возвратилось ныне, действительно такой.
Подобна двум монахиням соперница как раз,
Когда так поступает, гласит о них рассказ.
Девицы, солидарные между собой во всём,
Вдруг разочаровались в духовнике своём.
Возможно ль покаяние мужчине принимать
У женщины, и может ль он тайны их познать?
Обычному священнику никак того нельзя.
Из тех монашки были, святыми что себя
Надменно почитают, раз церковь – мать для всех,
То лишь глава той Матери имеет право грех
Их ведать, как наместник царя времён Христа.
Посовещались, мысль была у них проста.
Отправились, тщеславием ослеплены своим
За милостью такою к престолу папы, в Рим.
Как папа Римский понял, в чём дело было тут,
Через три дня ответ дать велел, сказав: «Пусть ждут»!
При этом на хранение дал золотой ларец,
В котором птица спрятана. Премудрости венец,
Святыня драгоценная им названа была,
Условие поставил, что б вовсе не могла
Из этих девиц каждая в ларец тот заглянуть,
Оберегала тщательно, отправил в добрый путь.
Коль будет дар бесценный тот ими сохранён
И после, нераскрытый, обратно возращён,
Пообещал святейший, он удовлетворит
Все их желанья тайные и щедро наградит.
С поклажей возвратились монахини к себе
И принялись раздумывать, верны своей судьбе.
И вот другой сказала одна из них: «Сестра!
Я чувствую, не выдержать двоим нам до утра,
Не то, что трое суток, назначенный нам срок
Блюсти своё условие. Удел наш как жесток!
Хотелось на святыню одним глазком взглянуть,
Не даст нам любопытство спокойно и вздохнуть.
И хоть нам папа строгий и дал на то запрет,
Я более не в силах, перед собой секрет
Имея, здесь в неведенье об оном пребывать,
Поэтому желаю хоть мельком разузнать,
Что спрятано в вместилище изящном, там, внутри».
«О нет, сестрица, – молвила другая, – не смотри!
И Еву, и Пандору порок тот погубил,
А Лотову супругу и в пепел обратил.
Уж лучше имя честное и званье сохранить,
Чем любопытством праздным всему здесь навредить».
Два дня так проскочили, другой пришёл к концу,
А мысли у монахинь обращены к ларцу.
И вот одна сказала: «Придётся открывать,
Когда нам любопытства молитвой не унять.
Лишь взглянем на святыню и вновь ларец запрём.
Кто нам не даст вдруг ныне остаться при своём»?
Встревоженная птица и в щель смогла порхнуть,
Едва чуть приоткрылся ей на свободу путь.
И любопытных женщин охватывает дрожь,
Не знают, что им делать, заметят ли их ложь?
Предстали сёстры перед Святейшего лицом,
Взор долу обратили, стоят с пустым ларцом.
Его открыл сам папа, в нём птицы не найдя,
За то должны монашки пенять уж на себя.
А на вопрос, где птица, у них ответа нет,