«В 1894 году мы взяли у китайцев Порт-Артур и владели им, – сказал Тераучи. – Ультиматум Германии, России и Франции вынудил нас вернуть Порт-Артур китайцам; что Россия прибегла к ультиматуму – это было понятно: она сама стремилась в Порт-Артур и в незамерзающий порт Дальний; что Франция поддержала Россию – это было естественно, ибо она была с нею в союзе. Но какое вам было до этого дело?»
Над этим вопросом я призадумался, когда узнал, что тогдашний наш посланник в Токио (насколько мне стало известно, не в очень ловкой форме и без соответствующих инструкций из Берлина) позволил своим более умным коллегам из Парижа и Петербурга при передаче ультиматума выдвинуть на первый план себя.
Я вспоминал, как зимой 1905 года я остановился с женой около чайного домика в Симоносеки – городке, в котором подписан был японо-китайский мир, – и как я с опасением сказал: «Будем надеяться, что нам за эту глупость не придется когда-нибудь платить».
К сожалению, мои опасения сбылись: японский ультиматум, вызвавший у нас такую бурю негодования, явился буквальным переводом ультиматума 1894 года, только вместо слов «Порт-Артур» теперь поставлено было «Тзинг-Тау».
Выше я упомянул о генерале Тераучи. В первом походе, в котором ему, молодым еще человеком, пришлось принять участие – это было во время гражданской войны 1868 года, – он был ранен стрелой из лука. От этой раны он стал сухоруким.
Тераучи всегда представлялся мне символом быстрого развития японской армии. Армия эта в течение тридцати лет прошла расстояние, отделяющее вооружение луком и стрелами от вооружения современными пулеметами и автоматическими ружьями, а тот, кто в юности своей сражался в ее рядах при помощи лука и стрел, – тот на старости лет стал военным министром при современной армии в современной же войне.
Что касается принципов обучения японской армии, то тут, когда начали изучать европейские образцы, боролись два направления: представители одного высказывались за французский метод, представители другого – за германский. Последние одержали верх в связи с деятельностью известного генерала Мекеля в качестве преподавателя в японской военной академии.
К началу войны все войско обучено было по германскому уставу. Все инструкции и приказы были без изменения переведены на японский язык. Равным образом были приняты меры к тому, чтобы поставить по германскому же методу обучение офицеров Генерального штаба. Таким образом, наши германские основы обучения и командования были испытаны на войне, и мы могли быть довольны полученными результатами. Успех наших методов укрепил в японцах веру в наше военное искусство.
По окончании войны я пришел проститься к генералу Фуджи, начальнику штаба 1-й японской армии. Я сказал ему, что с нетерпением ожидаю узнать, какие изменения внесены будут в японский устав на основании опыта войны. Он ответил мне: «Я тоже. Мы посмотрим, какие новые инструкции изданы будут в Германии на основании донесений прикомандированных к нашей армии офицеров. Тогда мы эти инструкции переведем, как это делали и раньше».
Я не хотел бы закончить главу моих воспоминаний о Японии, не упомянув о некоторых иностранных военных атташе, с которыми меня свел случай в 1-й армии Куроки. Им суждено было сыграть исключительную роль в мировой войне. Кроме известного английского генерала сэра Джона Гамильтона и майора Кавиглиа, впоследствии итальянского военного министра, к их числу принадлежали трое американцев: полковник Краудер и штаб-офицеры Пейтон-Марч и Першинг. В мировой войне получили известность: полковник Краудер как организатор, Пейтон-Марч как начальник Генерального штаба и Першинг как главнокомандующий новой американской армии.
Я был в большой дружбе с капитаном Марчем, дававшим мне уроки английского языка. Он мне особенно нравился широтой своего военного кругозора, свойственной образованному уму, и своим открытым прямым характером.
Как я уже упомянул выше, русские многому научились во время японской войны. Характерно для русской действительности, что эти успехи скорее следует приписать личной инициативе отдельных лиц, чем распорядительности центральных властей.
Генерал Ренненкампф, не очень отличившийся как военачальник во время японской войны, составил на основании опыта этой войны проект нового устава для пехоты. Он ввел его сначала в своем 3-м корпусе, а позже, уже будучи командующим Виленским военным округом, и в войсках этого округа. Этот проект был затем, в качестве временного, введен во всей русской армии, но до выработки постоянного устава дело так и не дошло.