По воспоминаниям очевидцев, он состоял из одного фунта бекона или колбасы, полфунта риса или овсянки, 250 г сухой чечевицы, гороха или бобов, одной консервной банки овощей, двух фунтов сахара, около унции кофе, маленького пакетика эрзац-кофе и жиров. Хотя воздушные налеты в тот день длились почти пять часов, берлинские домохозяйки отважно отправились под бомбами за этими продуктами.
Решить продовольственный кризис в городе это, конечно же, не могло. Командарм 8-й гвардейской армии дважды Герой Советского Союза Василий Чуйков об апрельских днях 1945 года вспоминал так:
«К тому времени на складах и продуктовых базах немецкой столицы остались считанные тонны муки, немного мясных и рыбных консервов. Мяса, крупы, молочных продуктов уже не было. Народ голодал. Дети лезли к танкам, под огонь пулеметов и орудий, лишь бы добраться до наших кухонь, выпросить кусочек хлеба, ложку супа или каши. Бойцы кормили из своих котелков немецких детей, совали им в руки консервы, сахар — неси, мол, домой».
Писатель-фронтовик Владимир Богомолов: «Дети, женщины, старики освобожденных районов Берлина огромными толпами набрасывались на продуктовые магазины и ларьки. Убитые лошади растаскивались на куски за считанные минуты. Немки посылали к нам своих детей за хлебом, а сами стояли в сторонке и ждали. Дети клянчат: «Брот!» (хлеб — Авт.). Солдаты кормят из своих котелков немецких детей.
Немцы учатся русскому языку. «Кусотшек хлеба» они говорили еще в разгар уличных боев»
Политические же боссы Третьего рейха (как, вероятно, их коллеги всех времен и народов) не забывали о своем благополучии даже тогда, когда на берлинских окраинах застучали пулеметы передовых советских частей. Приведенная ниже телеграмма отправлена из Берлина в Обер-зальцберг (замок Гитлера в Альпах) 22 апреля 1945 года:
«Вышлите немедленно с сегодняшними самолетами как можно больше минеральной воды, овощей, яблочного сока и мою почту.
Рейхсляйтер Борман».Праздник
«Девятого мая 1945 года радовались все, — вспоминал пехотный солдат Иван Коломоец. — И не только мы, но и большинство гражданских немцев. А как же, наконец весь этот кошмар кончится. Они его на себе под конец войны очень хорошо ощущали».
А мальчишкой получивший медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной войне» яровчанин Иван Логвиенко рассказывал так:
«Девятое мая я встретил в поле. Пахали. Прискакал из деревни верховой, кричит: «Война кончилась!». Порадовались, конечно, и стали пахать дальше. За нас-то делать это некому было. Хорошо запомнил я день 15 декабря 1947 года, когда отменили хлебные карточки. Я уже жил в городе. Занял денег, купил «кирпич» хлеба, килограмм комбижира, кило сахару и все это съел. Для меня это был самый настоящий праздник».
Эх, махорочка, махорка…
Как письмо получишь от любимой,
Вспомнишь дальние края.
А закуришь — и с колечком дыма
Улетает грусть моя.
Эх, махорочка-махорка,
Подружились мы с тобой.
Вдаль глядят дозоры зорко,
Мы готовы в бой, мы готовы в бой!
Из песниДо войны в нормах питания красноармейцев табака не было вовсе, но после выхода в свет решения Государственного Комитета Обороны от 12 сентября 1941 года о новых продовольственных нормах суточного довольствия личного состава Красной армии красноармейцы и начальствующий состав (1 категория) боевых частей должны были получать в сутки — 20 г махорки, а также 3 коробка спичек и 7 книжек курительной бумаги в месяц. Такие же нормы были предусмотрены для красноармейцев и состава тыловых частей действующей армии. Для красноармейцев строевых и запасных частей, не входящих в состав действующей армии (3 категория), — ни табаку, ни курительных принадлежностей уже не предусматривалось.
По воспоминаниям барнаульца Василия Фалалеева, во время формирования в Славгороде одного из полков 312-й стрелковой дивизии махорку им все-таки давали, но совсем понемногу.
«Я курил тогда мало, мне хватало, не то что другим, — рассказывал он уже в 2009 году, — однако, на фронте обстановка более нервная была, там приучился курить по-настоящему. Хоть немного, да успокаивало».
Ставший же на войне офицером штрафбата Александр Пыльцын о своем пребывании в командном училище на дальнем Востоке зимой 1941–42 годов пишет так:
«По курсантской норме нам табака не полагалось, а курили почти все. Рядом с училищем, за дощатым забором, находилась колония заключенных. Им регулярно выдавалась махорка. Так они нам ее продавали по 60 рублей спичечный коробок. А 60 рублей — это было месячное денежное довольствие курсанта. И вот в щели забора мы пихали деньги, а они нам — эти спичечные коробки. Но дурили они нас, мальчишек, страшное дело. Фактически в этих коробках махорки-то было не более щепоточки, а остальное — мелкие древесные опилки, измельченный сухой дубовый лист, а иногда и сушеный конский навоз! Праздником были случаи, когда кто-то из курсантов получал от домашних посылки с папиросами. Тогда каждую папиросу курили по очереди 10–12 человек! А самым ценным подарком за усердие в службе была пачка махорки».