Ничто не теряется.
Далеко за полночь, когда от костра остались только горстка углей и черный пепел, Данло спрятал флейту и подошел к самому морю, а пламя костра растопило лед. Он опустил руку в пепел, но от Джонатана там не осталось ничего, даже самой маленькой косточки. Талая вода смешивалась с пеплом, превращая его в жидкую кашицу. Данло зачерпнул эту темную массу и помазал себе лоб, а ветер тут же приморозил мокрый пепел к его коже.
Ничего не осталось. Ничего, кроме пепла. Все потеряно.
Данло встал и пошел по снегу, пошатываясь на ветру, как пьяный. Он припал к Тамаре, прижался к ней головой, и они долго-долго плакали вместе.
Глава 20
РИНГЕСС
Я говорю о боге, который живет в каждом из нас. Этот бог — повелитель огня и света. Он сам огонь и свет — ничего более. Этот бог — каждый из нас. Каждый мужчина и каждая женщина — это звезда, пылающая бесконечными возможностями. Я должен сказать о том, как стать этой звездой, этим вечным пламенем. Лишь став огнем, можно спастись от горения. Лишь так можно освободиться от боли, от страха, от ненависти, горя, скорби, страдания и отчаяния. Вот путь богов. Вот Путь Рингесса: он в том, чтобы гореть пламенем нового бытия, сиять новым сознанием, столь же ярким, как звезда, столь же огромным, совершенным и несокрушимым, как сама вселенная. Вот Путь Мэллори Рингесса, хранящего свыше Город, где он некогда был таким же человеком, как вы и я.
Наставшее утро не принесло радости ни Данло, ни Тамаре. Ночью, завершив свое бдение у моря, они молча вернулись в квартиру Тамары. Как только они закрыли за собой дверь, Тамара ушла в спальню и с плачем повалилась на кровать. Данло не мог сказать или сделать ничего, чтобы хоть немного облегчить ее страдания. Со временем слезы у нее иссякли, и она лежала тихо, глядя в черную пустоту своей жизни. Казалось, что она приказывает себе умереть. Данло серьезно опасался за ее жизнь — боялся, что она вскроет себе вены кухонным ножом или просто выйдет из дому без шубы, ляжет на лед в каком-нибудь безлюдном переулке и даст холоду унести ее на ту сторону дня.
И он стерег ее — стерег и ждал, когда его собственная боль, жгущая его каленым железом, остынет до более терпимой температуры. Но этого так и не случилось. Он пил кровяной чай чашку за чашкой, глядя на нетронутую чашку Тамары, и припоминал все мгновения, которые провел с Джонатаном. Обладая почти феноменальной зрительной памятью, он легко мог представить, как Джонатан играет со своим легким кораблем, и увидеть его восторженные глаза, когда он слушал рассказы отца о красках (и ужасах) мультиплекса. И эта память не давала Данло покоя.
Он открыл, что память порой бывает страшна. Снова и снова он перебирал в уме все свои решения и поступки, приведшие к смерти Джонатана. Он с поразительной ясностью видел ту ночь, когда они с Тамарой создали Джонатана из своей любви и страсти, и хорошо помнил, как отрицал возможность беременности Тамары, покидая Невернес. Если бы он тогда нашел ее и вместе с ней растил Джонатана, он, возможно, предугадал бы войну и увез их из города в более безопасное место. И если бы, вернувшись в город после долгого отсутствия, он нашел их пораньше или не тянул бы так с охотой, Джонатан не отморозил бы себе ноги, не заболел бы и не умер.
Если бы, если бы… Если бы он мог остановить поток образов, прожигающих его мозг, и положить конец разламывающей голову боли. Он понимал, что с помощью памяти пытается уйти в прошлое и изменить его, как будто это могло вернуть ему Джонатана и создать иной вариант настоящего.
Когда-то он хотел стать асарией, человеком великой души, способным сказать “да” всему сущему. Теперь он сидел в темной пещере памяти, хватаясь за проплывающие мимо яркие фантасмагории, то есть совершал нечто противоположное утверждению. Он, в сущности, терпел адские муки и думал, прижимая большой палец к пульсирующему глазу, что вечно будет падать сквозь эту пустоту.
Ближе к утру Тамара, словно очнувшись от страшного сна, наконец поднялась. Потирая опухшие глаза и сведенный болью живот, она взглянула прямо на Данло.
— Спасибо, что посидел со мной, но больше тебе нет нужды оставаться здесь.
— Очень даже есть, — возразил он. — Ты…
— Со мной ничего не случится. Я решила, что должна жить дальше.
— Правда?
— Я не единственная мать, потерявшая ребенка во время этой страшной войны. Таких сотни в одном этом городе.
— Боюсь, что тысячи.
— И детей, которые потеряли родителей, тоже много. Я решила остаться, чтобы помочь им.
— Остаться здесь, в Невернесе?
— Остаться среди живых, Данло.
— П-понимаю.
— Война теперь долго не продлится. — Она взяла свою остывшую чашку и отпила глоток. — Она просто не может продолжаться. А когда мы победим или проиграем, в городе снова появится еда, и я буду свободна.
— Нет, нет. — Он коснулся ее спутанных, смоченных слезами волос. — Я не хочу потерять еще и тебя.
— Я знаю, тебе было бы тяжело — но ведь ты давно уже потерял меня, когда Хануман украл мою память.
— Это другое. Я не хочу потерять тебя безвозвратно.
— Прости, Данло.
— Хануман, — прошептал он, словно произнося запретное слово. — Чем глубже я заглядываю в прошлое, тем яснее вижу, как он смотрит на меня своими шайда-глазами.
— Сейчас ты должен ненавидеть его больше, чем когда-либо прежде.
— Совсем наоборот. Я должен найти способ не чувствовать к нему ненависти. Должен найти способ простить его всей полнотой своей воли.
— Я его простить не могу. Жаль, что ночью мы сожгли Джонатана, а не его.