Ни одного из этих требований нельзя было применить к задержанию Лукьянова А. Его вину необходимо было доказать, предъявить обвинение, если для этого имелись основания, и только затем арестовать.
Говоря о нарушении законности по делу о путче, не могу не вспомнить обстоятельства, связанные с производством обыска в доме и на даче у народного депутата СССР Фалина. Сообщение об этом самого Фалина на сессии Верховного Совета СССР в конце августа 1991 года вызвало у депутатов явный шок. Многие понимали, что они, народные избранники, являются заложниками Генерального прокурора Степанкова, никто из них не защищен законом.
Трубин, выйдя на трибуну, заявил, что ему об обыске ничего не известно, попросил время для проверки и последующего доклада сессии. Поручение о проверке дали и Комитету по законности. Казалось, истина и справедливость будут восстановлены. Но это только казалось. На вечернем заседании по поручению Комитета по законности с сообщением о результатах проверки выступил народный депутат СССР, профессор, доктор юридических наук, научный сотрудник Института государства и права Академии наук СССР Яковлев A.M.
Я слушал его сообщение, и мне было стыдно за профессора, прослывшего ярым поборником демократии, защитником прав и законных интересов, свобод граждан. Сколько громов и молний он выпустил ранее на Прокуратуру СССР, сколько критики и обвинений по поводу ее консерватизма и прочих грехов! Здесь же на трибуне стоял другой Яковлев, уже не громовержец, его словно подменили. Здесь стоял адвокат прокуратуры России.
Он сообщил, что обыск у Фалина действительно произвели следователи с санкции заместителя Генерального прокурора РСФСР Лисова Е. Согласие на это у Верховного Совета СССР не истребовали. По мнению прокуратуры, как сказал Яковлев, в законе о статусе народного депутата СССР сказано, что депутат не может быть подвергнут личному обыску, его жилище, служебное помещение, занимаемое им, также не могут быть досмотрены без согласия Верховного Совета. Прокуратура сослалась на то, что в законе не сказано о необходимости получения согласия на обыск, поэтому она его и произвела. После этого, чтобы избежать в будущем каких-либо недоразумений, как выразился Яковлев, он предложил сессии принять поправку к закону, дополнив его словами о необходимости получения согласия и на производство обыска. На этом вопрос был исчерпан.
Оказывается, законность, права человека многие, в том числе и профессура, защищали только на словах и тогда, когда такой защиты не требовалось. Когда же закон был попран и потребовались решительность и конкретные действия по пресечению произвола, то у многих духу, честности и принципиальности не хватило. Яковлев, словно студент-недоучка, а не профессор, никак не хотел назвать вещи своим именем.
Коли запрещен хоть малейший досмотр жилого и прочего помещения депутата, то обыск тем более не допустим. Любой обыск начинается с визуального осмотра, а потом уже переходит в глубокий поиск. Знал это профессор-демократ, знал, но лукавил, ибо нарушение допустили такие же собратья по демократии. А коли так, то и умолчал, увел своих от ответственности.
Теперь снова хочу вернуться к августовским и последующим событиям. После 23 августа посыпались сообщения об арестах и освобождениях от занимаемых должностей. Из печати узнал об увольнении из Прокуратуры Абрамова и снятии с должности первого заместителя Генерального прокурора Васильева А., человека, которого я всегда уважал за его честность, большую порядочность и высокие профессиональные качества. Затем уволили из прокуратуры Главного военного прокурора Катусева. Все приказы подписал Генеральный прокурор СССР Трубин Н.
По возвращении в Москву я узнал о причинах столь скоропалительных его решений. 27 августа, до окончания отпуска, я вошел к нему в кабинет. Необходимо было решить вопросы о времени подписания меморандума о сотрудничестве с министерством юстиции Австралии, о возможности направления наших свидетелей в эту страну на процессы по военным нацистским преступникам, совершившим злодеяния в годы Второй мировой войны на территории Украины и укрывшимся потом в Австралии.
Трубин был чем-то раздражен, нервничал, на мои предложения отвечал кратко. Я уже собирался уходить от него, но он остановил меня и сразу же без всякого предисловия сказал, что надо прекратить дела в отношении Калугина, Гдляна и Иванова. Его слова вызвали у меня удивление. Почему он в такое сложное время ведет о них разговор? Я ответил, что есть веские доказательства виновности названных лиц и оснований для прекращения не имеется. Тогда он раздраженно сказал: «Надо найти эти основания и прекратить дела». Предложил мне подумать и принять решение. На этом разговор был окончен.