— Это русские, — сказал Антонио, обращаясь сразу ко всем, — Они хотят посмотреть места, где бывал Эрнест Хемингуэй. Кто его знает?
— Сеньора Эрнесто? — отозвалось сразу несколько человек. — Его все здесь знают. Его моторная лодка стояла рядом с нашими. Теперь она в Гаване. А вот в этом кабачке он любил посидеть вместе с нами.
На веранде кабачка расторопный бармен разносил между столиками черный кофе, ром баккарди и коктейли «Куба либре». Он воткнул в отверстие специальной машинки стебель сахарного тростника. Машинка вобрала стебель, разжевала его, выдавила сок, и по трубочке в стакан стекла мутноватая жидкость. Бармен поскреб глыбу льда и бросил ледяные крошки в стакан, воткнул цветные соломинки и подал нам.
— Кубинский напиток — тростниковый сок. Лучше кока-колы, — сказал он, — Если вы интересуетесь Хемингуэем, то пройдите домой к старику Ансельмо. Они были друзьями. Это о нем написан «Старик и море». Тут всего сотня метров.
Бармен ошибался. Случай с огромной рыбой произошел совсем не с Ансельмо. Просто с легкой руки американского репортера друг Хемингуэя стал прообразом героя книги. Но нам все равно хотелось побывать в доме Ансельмо. Провожатых нашлось предостаточно. Но старика не оказалось дома. Сегодня он праздновал свою восьмидесятую годовщину и, выпив лишний стаканчик, пошел к друзьям. Мы стали его искать. Метались от одного дома к другому, но старик отовсюду уже успевал уйти до нашего приезда.
Наконец мы снова выбрались к берегу моря. Рядом с фортом старой крепости на сером граните темный бронзовый бюст и мемориальная доска. Надпись по-испански говорит, что этот памятник поставлен кубинским народом автору романа «Старик и море». В первое время вы не узнаете писателя. Чуть реже борода, чуть больше залысины над худым в глубоких морщинах лицом. Тут он больше похож на своего старика Сантьяго, чем на самого себя. Рыбаки Кохимара считают Эрнеста Хемингуэя своим, кубинцем. Как это считают и те два молодых солдата с короткими автоматами — Франциско Кабрера и Рубен Френес, которые охраняют дом-музей писателя. Он жил рядом с ними двадцать лет. А к себе на родину уехал только затем, чтобы умереть.
Это был последний день нашего пребывания в Гаване. На следующее утро мы должны были уйти из города, который успели полюбить. Последний вечер. Мы идем прощаться с городом. Веселым, живым, так не похожим ни на какой другой город. От порта мы поднимаемся узкими улочками старой Гаваны к площади у Капитолия, где сейчас, накануне первомайских праздников, по вечерам прямо на улице дают концерты ансамбли художественной самодеятельности многочисленных предприятий города.
У Капитолия вооруженные милисианос смущенно объясняют, что вход в здание бывшего кубинского парламента по вечерам закрыт. И вообще для осмотра нужно заранее оформлять пропуска, на что уйдет целая неделя. Но у нас осталось даже меньше суток. Милисианос совещаются. И один идет к начальнику охраны. Через несколько минут нам говорят: «Входите!» И мы проходим в Капитолий.
Раньше здесь был сенат и палата представителей Кубы. Но со старым парламентом у народа связано слишком много мрачных страниц. Поэтому решено в здании Капитолия не размещать правительственных учреждений. Оно отдано науке. В обширных залах, где раньше устраивали приемы, на столах, стульях, на полу — стопки старинных книг, картины, скульптуры. В других комнатах, в коридорах и в проходах — чучела птиц, зверей и другие экспонаты. Здесь будут библиотеки, музеи.
Два зала заседаний. Амфитеатром расположены места депутатов палат. Внизу кресла для членов правительства, председателя палаты и его заместителей. Рядом небольшие изолированные кабинеты. Кое-где на дверях остались даже бронзовые пластинки с фамилиями. На обойном ситчике мягких кресел в комнате председателя сената — пыль. Пыль и на старинном телефонном аппарате, который, наверное, давно уже никто не брал в руки. Я снимаю трубку и неожиданно слышу молодой голос. Оказывается, телефон работает.