Правда, солдаты сражались против Франции и их хлеб был замешен рукой чужеземца.
И тогда маркиз де Суде обратил взоры на Бретань и Вандею, где уже два года шла война.
Вот в каком положении была Вандея.
Там уже не осталось в живых ни одного из тех, кто вначале стоял во главе восстания: Кателино был убит в Ванне, Лескюр — в Трамбле, Боншан — в Шоле, д’Эльбе расстреляли или должны были вскоре расстрелять в Нуармутье.
И наконец, армия, которую называли великой, была разгромлена под Маном.
Эта великая армия потерпела поражение под Фонтене, Сомюре, Торфу, Лавале и Долем; она одержала верх в шестидесяти сражениях; она сумела противостоять натиску республиканцев, которыми поочередно командовали Бирон, Россиньоль, Клебер, Вестерман, Марсо; неизменно отвергая помощь Англии, она пережила горькие минуты, когда горели ее хижины, убивали ее детей, расправлялись с ее отцами; командующими ее были Кателино, Анри де Ларошжаклен, Стоффле, Боншан, Форестье, д’Эльбе, Лескюр, Мариньи и Тальмон; она осталась верна своему королю, когда вся остальная Франция отвернулась от него; она не перестала почитать своего Бога, когда Париж провозгласил, что Бога больше нет; и наконец, благодаря ей, перед судом истории Вандея заслужила быть названной землей гигантов.
Единственными военачальниками, которых еще не удалось сломить, были Шаретт и Ларошжаклен.
Но если у Шаретта были солдаты, то у Ларошжаклена их уже не осталось.
Дело в том, что, пока великую армию громили под Маном, Шаретт, назначенный главнокомандующим, в Нижнем Пуату сумел набрать войско с помощью шевалье де Куэтю и Жолли.
Они встретились недалеко от Молеврие: Шаретт во главе своего войска и Ларошжаклен с дюжиной своих людей.
Шаретту было достаточно одного взгляда, чтобы понять, что к нему прибыл военачальник, а не солдат. Он был высокого мнения о себе и не желал ни с кем делить власть. Он держался холодно и высокомерно. Было время обеда, а он даже не пригласил Ларошжаклена к столу.
В тот же день восемьсот человек оставили армию Шаретта и перешли к Ларошжаклену.
На следующий день Шаретт сказал своему молодому сопернику:
— Я выступаю в Мортань; вы будете сопровождать меня.
— До сих пор, — ответил Ларошжаклен, — мне не приходилось кого бы то ни было сопровождать, ибо я привык, чтобы сопровождали меня.
И он выступил самостоятельно, оставив Шаретта действовать как тому заблагорассудится.
Мы последуем за Шареттом, поскольку его последние бои и казнь имеют отношение к нашему повествованию.
Двадцать шестого июня 1795 года, после смерти Людовика XVII, в Бельвиле, где в то время находилась ставка, королем Франции был провозглашен Людовик XVIII.
Пятнадцатого августа 1795 года, то есть меньше чем через два месяца после этого события, некий молодой человек доставил Шаретту письмо от нового короля.
В этом документе, написанном в Вероне 8 июля 1795 года, Шаретту официально предлагалось возглавить роялистскую армию.
Шаретт собирался послать к королю его же гонца с благодарностью за оказанную милость, однако молодой человек сказал, что возвратился во Францию, чтобы сражаться, и попросил главнокомандующего считать доставленную им депешу рекомендацией для вступления в ряды его армии.
Шаретт тут же назначил его своим адъютантом.
Этим юным гонцом был не кто иной, как бывший паж его высочества — маркиз де Суде.
Когда маркиз выходил от Шаретта, намереваясь немного отдохнуть, ибо ему пришлось проскакать не останавливаясь последние двадцать льё, в дверях он наткнулся на молодого часового, лет на пять-шесть старше его, который, сняв шляпу, склонился перед ним в почтительном поклоне.
Он узнал в нем сына одного из отцовских арендаторов, с кем когда-то очень любил охотиться: никто не умел лучше его загонять кабана и подбадривать собак голосом, когда зверь был окружен.
— Смотри-ка! Жан Уллье, ты ли это? — воскликнул он.
— Я самый, господин маркиз, и к вашим услугам, — ответил молодой крестьянин.
— Очень рад, дружище, честное слово! Ты по-прежнему превосходный охотник?
— Э! Так-то оно так, господин маркиз, только вот уже четверть часа, как мы охотимся не за кабаном, а за другой дичью.
— Не имеет значения. Если хочешь, поохотимся вместе на эту дичь, так же как мы это делали раньше, когда преследовали другую живность.
— Я бы не прочь, господин маркиз, совсем не прочь, — отозвался Жан Уллье.