Эти яркие куртки в камнях, в стороне от тропы – я тоже заметил. И что это не деталь ландшафта – тоже понял сразу. Мне почему-то вспомнились истории про альпинистов, что погибли на склонах Эвереста: их тела не спускают вниз, нет возможности и некому этим заниматься в условиях высокогорья. Поэтому трупы погибших альпинистов покоятся рядом с тропой годами – и даже служат своего рода ориентиром для остальных: вот, «Зелёные ботинки» прошли, теперь недалеко… А вон та девица, укрытая канадским флагом – значит, до вершины ещё 300 метров…
Да, конечно, здесь не Эверест. Мы сейчас примерно в километре над уровнем моря (высота Дальнего Таганая – всего 1112 метров, а мы ещё не вышли на плато). Но чем-то похожи мне показались тела в ярких туристических куртках – на те фото с Эвереста, что я видел.
Но идём смотреть поближе. Впереди Сосед с собакой, мы с Тимофеем страхуем в двух шагах. Движения нет, и пёс ведёт себя спокойно. Значит, никто не вскочит нам навстречу с безумными расширенными зрачками, с синими лицами, с голодным оскалом...
И точно. Уже видно – трупы мертвы окончательно. Эти больше не встанут. И можно разглядеть, что лица у трупов – синие.
Видны и прочие признаки живых мертвецов: следы укусов на шее, конечностях… А вон та девушка – судя по одежде и причёске, совсем молоденькая была! – та вообще основательно была обглодана. И выглядела… ужасно. Не знаю, кой черт её понёс в горы в юбке: голые ноги (в берцах!) бесстыдно раскинуты, мягкие ткани выше и ниже колена – объедены… Я отвернулся.
А Сосед, кажется, от этого зрелища просто тронулся умом. Он начал декламировать. Я даже не сразу понял, что это – стихи. Правда, офигел, и не сразу врубился, что он читает (грассируя!) на приличном французском:
– Раппеле ву, ль’обжек ну вим, мон ам, Се бо матэ д'этэ си дю…
Дальше попадались ещё знакомые слова вроде «ле Солей» и «Гранд Натюр» – так что я окончательно убедился в том, что читает он по-французски. Хорошо читает, с выражением.
Наконец, стихотворение закончилось.
– Вот. «Унь Шаронь». «Падаль», если по-нашему. Шарль Бодлер. – сказал Сосед.[37]
До меня, наконец, дошло:
– Ясно, Бодлер. «Цветы зла». Как в оригинале? «Флёр ле Маль»?
– «Ле Флёр дю Маль». Прости. Чего-то меня от этой картины пробило на лирику. Вспомнил, как в драмкружке когда-то…
– Ничего себе такая «лирика» у тебя, Соседушка! – сказал Рыжий и Пушистый дрожащим голосом. Его, похоже, тоже шокировало творчество Бодлера. Ну или не само творчество, а ситуация, в которой стихи прозвучали.
– Ну ладно вам. Уж и стихи прочесть нельзя. Рыбаку вон, Гумилёва – можно…
На этот железобетонный аргумент нам крыть было нечем.
253. Шатун. Метаболизм. Весна покажет.
Когда вернулись трое с собакой, мы воспользовались остановкой для короткого совещания.
– Не хотелось бы сглазить, но сдаётся мне, что те туристы замёрзли, причём уже в состоянии зомби. – сказал Сосед.
– Если так – очень хорошо для нас. Меньше патронов тратить. – добавил Рыбак.
– А откуда уверенность, что они замёрзли, будучи зомби? Может, замерзали ещё нормальные люди. А потом уже их зомби погрызли… – предположил Владимир.
– Там с первого взгляда видно. – Тимофей начал загибать пальцы. – Во-первых, характерная синюшность. Во-вторых, расширенные зрачки. В-третьих, у них губы в крови – то есть, они уже сами жрали. И, наконец, позы… Живой человек, скорее всего, свернулся бы в позу эмбриона, калачиком, глаза бы закрыл, заснул – и так бы замёрз. А этих заморозило с открытыми глазами и в необычных позах. Кто-то полз, кто-то на корточках сидел. Один, я заметил, лежит так, будто замёрз стоя – и упал уже потом, от ветра, например.
– Да уж, ветра здесь сильные. До сорока метров в секунду, говорят. – сказал Денис.
– И насчёт корточек интересно. – Сосед закурил, прикрывая сигарету от ветра. – Я уже который раз замечаю странную любовь зомбаков к этой позе…
37
Сосед декламировал стихотворение Шарля Бодлера "Падаль" (Charles Baudelaire «Une charogne») из его знаменитого цикла стихов "Цветы зла" ("Les Fleurs du mal")... Может, и правда, в драмкружке занимался? Но я не встречал драмкружков, где ставят такое на французском. (примечание Рыбака)
Вот нормальный перевод: Ты помнишь, жизнь моя, как позднею весною, Когда так ласкова заря Нам падаль жалкая предстала в луже гноя На жёстком ложе пустыря? Наглей распутницы, желаньем распалённой, Раскинув ноги напоказ, И тупо выставив распаренное лоно, Она врасплох застигла нас. А солнце жгло её, частицу за частицей Варило, сцеживая муть, Чтобы единое расторгнуть и сторицей Природе-матери вернуть. И к небесам уже проклюнулись из тела Скелета белые цветы. Дыша их запахом, ты еле одолела Внезапный приступ дурноты. Рой мух на падали шуршал, как покрывало, Сочились черви из неё, И в чёрной жиже их, казалось, оживало Разворошённое гнильё. Всё это плавилось, текло и шелестело, Подобье вздоха затаив, И словно множилось расплёснутое тело, Как настигающий прилив. И в этом хаосе то странный гул хорала Стихал, как ветер и волна, То следом, чудилось, там веялка играла Ритмичным шорохом зерна. А формы таяли, как сон, как отголосок, Как выцветает полотно, Где блёкнет замысел - и завершить набросок Одной лишь памяти дано. Собака тощая, косясь на наши спины, Трусливо щерилась вдали И караулила, чтоб долю мертвечины Успеть похитить у земли. И ты, любовь моя, таким же трупным ядом Насытишь землю эту всласть, И ты, звезда моя, разъятая распадом, И ты, судьба моя и страсть! И ты, красавица, и ты покинешь вскоре Цветеньем высветленный дол И в мире тления неутолимой своре Пойдёшь на пиршественный стол! Когда голодный червь вопьётся поцелуем, Скажи нахлебнику могил, Что я от гибели, которой не минуем, Твоё дыханье сохранил. (Примечание Соседа, перевод А. Гелескул)