Наконец, кончилось тем, что однажды кучер вдруг крикнул, увидя Волчка:
— Да что со псом толковать! Нешто можно ему, проклятому, спустить даром этакое дело.
И кучер достал веревку, ухватил Волчка за шиворот и потащил в сад, чтобы повесить на первом же дереве. Но на счастье Волчка и на счастье всей семьи (как мы увидим после), черноглазая Ксаня, все выглядывавшая в окошки, чтобы увидеть прогнанного приятеля своего, увидела вдруг кучера, тащившего Волчка и услыхала пронзительный, жалобный вой своего друга, будто чуявшего, что хотят с ним сотворить.
Ксаня от перепуга и жалости начала сама так кричать и плакать, что весь дом сбежался к ней… А в числе первых и сама Сонцева.
— Мама! Мама! Волчок! Волчок! — плакала Ксаня.
Сонцева, узнав в чем дело, разумеется тотчас же приказала отнять Волчка у кучера, но зная и боясь, что люди уж злы на собаку, она приказала найти кого-нибудь, кто возьмет собаку себе. Сонцевой и самой неприятно было в горе иметь эту собаку перед глазами.
У Сонцева был знакомый старичок, чиновник Карпушин, человек такой добрый и очень умный. Он часто заходил теперь узнавать, нет ли чего нового в участи арестованного. Узнав, что люди хотели сделать с Волчком, он предложил взять его к себе. Волчок мог и старика в беду ввести. Теперь весь город знал собаку, как доносчика. Бирон мог узнать Волчка и тоже арестовать и Карпушина! Но доброму старику жаль было всеми гонимой собаки, и он увел ее к себе. Волчок у старика совсем переменился, был скучен, не ел, не пил и все бродил по всем горницам, тоскуя и будто не находя себе места…
IX
Через два месяца Сонцев был сослан в Углич и рад был, что отделался так дешево. Вскоре после этого он стал хлопотать, чтобы семейству его дозволили тоже соединиться с ним.
В октябре месяце, по первому зимнему пути, приехала и Сонцева с детьми и семья была отчасти счастлива тем, что все были вместе, все живы и здоровы. Богатый родственник Сонцева обещал помогать ему и давать средства к жизни. Однако, часто Сонцевы, беседуя с новыми знакомыми и приятелями, такими же ссыльными и опальными, как и они, мечтали, надеялись и желали друг другу поскорее счастливой перемены в судьбе.
— Вед не может же веки-вечные продолжаться царствование больной Императрицы. Не может же вечно властвовать кровопийца курляндец. Бог даст, все скоро переменится к лучшему.
В Угличе, конечно, все скоро узнали, как и за что был сослан Сонцев, но о злодее и доносчике никто никогда не говорил. Только раз и случилось, что Ксаня пригорюнилась и, вздохнув, спросила вдруг:
— Где-то теперь Волчок?
Сонцев ничего не отвечал, а мать обратилась ко всем трем детям и строго сказала им:
— Не поминайте никогда про эту собаку, чтобы я не слыхала и имени Волчка. И ты, Ксаня, не смей поминать про злого Волчка… Хоть он и не совсем виноват… А все-таки несчастие наше от него приключилось!
Весть из столицы, которая вскоре достигла Углича, была громкая, но далеко не радостная. Узнали вдруг, что царица умерла, но царство Бирона не кончилось, а напротив будто началось… Он стал как бы настоящим русским императором и только назвался иначе: принял титул регента Русской империи. Сотни людей опальных и ссыльных по разным русским городам, возликовавшие было при известии о смерти Императрицы Анны, повесили головы, когда узнали, что на престол вступил шестимесячный младенец Иоанн, а государством правил тот же ненавистный изверг, герцог Бирон. Стало-быть, он будет гнать, ссылать и казнить всех истинных россиян еще лет двадцать, до совершеннолетия Иоанна.
Затем вскоре пришла в Углич новая весть, поразившая всех и не мало обрадовавшая многих. Сосланный и вновь прибывший в Углич немец привез известие, что сам пресловутый герцог поехал в ссылку в Пелым, то-есть в глубь Сибири. Хотя пользы прямой для опальных и ссыльных не могло быть от падения изувера-временщика, тем не менее многие, в том числе и Сонцевы, радовались, что Миних погубил Бирона.
— Наконец-то немцы друг дружку поедают и этого кровопийцу Господь наказал за грехи! — говорил Сонцев.
Но вскоре после падения всесильного временщика случилось вновь нечто иное, уже изменившее судьбы России окончательно и надолго. Русские одолели немцев!
Над Русью взошло новое красное солнышко: вступила на престол русская цесаревна Елизавета. И во всяком городе, где было много опальных и ссыльных, шло особенное ликование. И чем более было этих ссыльных, тем более ликовал город и тем более трусили и поджимали хвосты местные немцы.
При известии о вступлении на престол Елизаветы, Сонцева тотчас же написала несколько писем своим прежним приятелям в столице и, между прочим, к Теплову, который должен был быть теперь более или менее в силе, как опальный при Бироне. Письма в то время путешествовали не скоро. Сонцевы только через месяца три узнали, что обещают похлопотать о них… Но прошло еще три месяца и, кроме обещания, не было ничего!
X
Между тем в Петербурге, действительно, многое и многое переменилось с царствованием Елизаветы Петровны. Чуть не ежедневно судили и высылали в ссылку или на родину всех тех, кто был близок прежним двум правительствам.
В первые же месяцы по вступлении Елизаветы на престол, она сама, ее министры и все присутственные места были можно сказать завалены просьбами о прощениях. Оказывалось, что сосланных такое количество, что приходится чиновникам хоть все дела бросить, самые важные, а только разбирать жалобы на Бирона, да читать прошения о помиловании и возвращении из ссылки.
Сначала взялись было горячо за это… А потом стали затягивать все больше, да больше, и все говорили:
— Хорошо… Погодите…
Вскоре и самой Императрице надоело все принимать или получать с почты прошения о помиловании. И вдруг, однажды, было совсем запрещено обращаться и наскучивать Государыне с такими просьбами. В это именно время друзья Сонцева стали было хлопотать о нем и тоже получили в ответ: — Хорошо… подождите…
Так прошло шесть месяцев, а затем и целый год…
Друзья Сонцевых все хлопотали, но узнали вдруг, что Государыня приказала произвести строжайшее следствие над чиновниками, которым было поручено рассматривать жалобы и прошения ссыльных. Оказалось, что некоторых лиц, действительно виновных в разных преступлениях, сделали невинными жертвами Бирона и простили.
Таким образом, дело прощения невинно пострадавших затормозилось вследствие недобросовестности некоторых правителей.
Нескольких лиц, которые решились подать прошения о помиловании родственников самой Государыне, отдали под суд за дерзость.
Между тем, в одном маленьком домике в переулке, на краю столицы, жил один небогатый старичок-чиновник, у которого из ума не выходило ссыльное семейство Сонцевых. Старик жид один-одинешенек с другом — собакой. Разумеется, это были Карпушин и пудель-доносчик Волчок.