А в избе у меня хозяйничали. Такое себе только Вадимир позволить мог. По первой, я злилась, что он заходит порой без спросу, да в котелки лезет и посуду грязную оставляет, но после сжалилась. Охотник ведь мужик, одиночка. Кто ему готовить станет, а ежели он по лесу седьмицу шлялся, то поневоле к щам и борщу сердце с руками потянется! И ведь платы он с меня не берет, потому ворчать - ворчала, но рот попусту не открывала и человека зазря не хаяла.
- О, вернулась! - Пробухтел хозяин, нарезая большими ломтями хлеб. - А я думал куда запропастилась!
Пахло от Валимира плохо. В волосах листья запутались. В бороде сучья. Видать сам вернулся только. И сразу к столу! Вот жеж... Мужик одним нехорошим словом!
- А ты, я смотрю, время не теряешь! Мне хоть ложку оставил? - Я сгрузила корзину с бельем в сенях. Молчание... - Ясно... - прошипела я змеей.
- Янэ, ты себе еще сготовишь, хочешь мясца принесу? - Отозвался Вадимир.
- Мясца? Мясца ты мне и так принесешь, - вздохнула. Бросила косой взгляд. Интересно, а он тоже? Ну, из той половины, что языки свешивает?
- Принесу, конечно, принесу, - согласился охотник. - Может чего другого надо?
- Надо, Вадь, надо. На вопрос ответить, да не простой, а заковыристый, - решилась я спросить. У кого как у него? Мы с ним давно дружим, а дружба, как известно, лучшая защита от мыслей навязчивых и желаний шальных.
- Так спрашивай! - Огладил охотник бороду. - Чего вокруг да около ходить.
- Вадь, вот скажи как духу, я красивая? - И смотрю на него в ожидании то ли похвалы, то ли приговора.
Хозяин ложку выронил. Закашлялся. Щи рекой полились по усам, да на стол и одежду.
- Янэшка, ты что же без предупреждения такие вещи спрашиваешь? Да еще в обед! Так и до смерти подавиться недолго, - проворчал мужчина.
- Ты сам просил, как на духу, - пожала плечами. - Вот отвечай теперь.
Владимир замолчал. Глаза спрятал. Тряпкой утерся и руки чинно на столе сложил.
- Красивая, - молвил он. - Очень, - добавил.
- И правда ли что по мне половина Спотыкачек сохнет? - Грозно сдвинула брови, показывая, что не потерплю лжи.
- Сохнет, - вздохнул мужчина. - А что не сохнуть, когда ты такая... - Он замолчал и голову еще ниже склонил.
- Какая такая?
- Ну такая...
- Так какая?!!!
Владимир грохнул кулаком о стол. Тарелка подпрыгнула и перевернулась. Остатки щей оказались на столе.
- Что ты ко мне пристала?! Я же сказал, красивая. Угомонись, ведьма! - Рявкнул он.
- Сам угомонись! - Бросила я, из-за стола встала. - Чего взъярился или тоже из той половины?! - Ляпнула не подумав.
- А коли так?! - Хозяин встал. - Я что же не человек что ли? Я, по-твоему не могу что ли по девке сохнуть?
- Ну не по мне же! Ты сам посмотри, - я повертелась. - Тут смотреть не на что. Ни попы, ни груди. Доска стиральная и то под рукой глаже будет, а ваши бабы все округлые да мягкие. И ухватить, и подержаться приятно. Лицом румяные, косой богатые. Я-то на кой вам сдалась?
- Вот права ты. Во всем права, но стан у баб наших такой, что не всяк их обнять двумя руками сможет. Ты супротив них тростиночка. Тебя не обнимать, а носить на руках хочется! Да кормить, да защищать от всех! А ты...
- А я... - Слушала затаив дыхание.
- Ты смотришь на нас и не видишь. Будто мы место пустое или сундук не особо нужный, - понурился Вадимир.
Ууу, так не они, а я завою.
За четыре лета я не только поумнела, но и ослепла заодно. И как массовое помешательство проглядела?
- Ты не думай, Янэшка, я за себя просить не буду. Не мальчик чай. Только ты больше на эту тему со мной не говори. И без того тошно.
Тошно ему...
А мне?
Жила-была, а тут на голову толпа почитателей свалилась. Да опять же не вовремя. Может и впрямь выбрать кого, да посговорчивее, чтобы подождать мог, а там слюбится? Или стерпится... Но кого? Вершку? Братца Смирновского? Сашка кучерявого? Или...
- Вадь, а Вадь... - Голос стал ласковым.
- Чего тебе? - Охотник напрягся.
А я уж и передумать успела. Неправильно будет сделку ему предлагать. Не из той он породы, чтобы собачонку изображать и по зову лаять.
- Ты мясца принести не забудь, а я борща наварю, - вздохнула тяжко.
- А ватрушек сделаешь?
Я снова вздохнула.
- Сделаю.
Вадимир доел и ушел, оставив по обыкновению посуду. Вот не жена я ему и не полюбовница, а вся грязная работа на мне. Хорошо трусы стирать не носит!
***
А поутру...
Проснулась я рано. Еще петухи не пели, а я уж на крылечко вышла в шаль, кутаясь с кружечкой успокоительного отвара. Бодрящего бы заварить, да сон дурной приснился. Будто бы стою на берегу реки в Сосновом бору под тем самым калиновым мосточком, а на нем Вацлав стоит и манит меня пальчиком. Дескать, иди сюда красна девица, обниму-приголублю, жена всё же родная. А я стою ни жива, ни мертва, с места сдвинуться боюсь. Тогда он сам ко мне спустился походкой вальяжной и обнял так, собственнически. К себе прижал и в ушко засопел, и заговорил:
- Что же ты, Янэшка, забыла меня совсем? Извелся я, оголодал. Хоть бы весточку прислала. И говорит так, что сомнений нет, о чем он разговор ведет. Кем пообедать желает до под каким соусом. А руки его на моей талии сжимаются кольцом железным. Крепким - не разорвать. И больно уже, и задыхаться начинаю, но не отпускает меня волк. - А задумала ты что, сердешная? Неужто смерти моей хочешь? Или его? Или своей? Я ведь не пощажу, Янэ. Не смогу. Измена, родная, она только кровью смывается.
До костей его шепоток продернул. Вроде и ласковый, но ласка эта ежовой рукавицей по коже прошлась.
Сказал и отпустил меня. И растаял. А я и проснулась сразу, дрожа от озноба. Что это за сон был? И сон ли вообще? Отвара отхлебнула и выдохнула. Кольцо повертела. Не снимается, зараза такая!
Снова пригубила кружку. И тут услышала: тюк, тюк... На заднем дворе буквально. Ну и что это? Пошла на звук, ступая босыми ногами по мокрой траве. Дошла, из-за угла дома выглянула и обомлела. Нет, Вадимир, мне, конечно, помогает, но чтобы до первых петухов и дрова на заднем дворе колоть без спросу? Скоро соседи пойдут коров доить и что тогда? Мигом она все Спотыкачки ославят!
- Вадь, ты о какую сосну головой ударился?! Давай, одежонку накидывай, и шуруй отсюда, пока небылицы по деревне не полетели!
- Помолчи, Янэ. Голова раскалывается. Думать много пришлось, а я к этому делу непривычный. Все руками больше, - тюк, очередной чурбачок надвое развалился.
- Оно и видно, что руками привычный, - и загляделась на эти самые руки. Здоровенные, тугими буграми мышц перевитые. Как он там говорил? На руках носить хочется? Этот отнесет, пожалуй, верст так за десять, а потом и обратно силушки дотащить хватит. - Чего тебе на своем дворе не думалось?
- Так я о тебе, Янэшка, думал. На твоем-то сподручнее, получается, если о тебе думать, - мужчина отбросил полешки в сторону.
А хороша кучка вышла! Теперь разложить надобно под навесом, чтобы не отсырели под дождем, хотя тот когда еще будет...
Петух закукарекал. Разогнал своим голосом хмарь утреннюю, дал дорогу солнышку. Гнать Вадьку надо, еще чуток и заскрипят двери в соседних избах, да заголосят бабы, домочадцев на завтрак созывая с печей и лавок.
- И что надумал? - Спросила, набирая полешки.
- А вот что. Ухаживать за тобой буду...
Дрова-то из рук и посыпались... Покатились, стуча боками друг о друга. Нет, ну надо же сон в руку!