— Ладно. Но имей в виду — мы можем и ошибаться.
— Нет, — возразил Улисс, — не думаю. Ты же видишь; больше нигде… ничего…
— Значит, — заметил седой, — мы не там ищем.
— В любом случае, — опять сказал Улисс, на этот раз уже потише, — они наши соседи…
Они опять перешли на шепот, потом седой вздохнул, словно собирался сказать что-то еще, но махнул рукой и вышел.
Я спросила:
— Этот Гранж вождь?
Улисс покачал головой.
— У нас нет вождей. Но Лагранж отвечает за определенную область деятельности. За отношения между людьми.
— Вроде старейшины?
— Да, что-то в этом роде.
— Чем он недоволен?
— Он считает, что мы зря теряем время. Я так не считаю. Если бы он предложил какую-нибудь альтернативу, я бы, пожалуй, еще и прислушался, но…
Я уже заметила за ними — они всегда отвечают на вопросы, но порою так, что понять все равно ничего нельзя.
Сегодня все пошло не так, как обычно; сначала Улисс отвез меня, потом отбыл, а потом мобиль вернулся — ив нем трое: Улисс с Дианой и этот самый Лагранж. Их приняли честь по чести, и после полагающегося обмена дарами, усадили на почетное место, выставив перед ними по кувшину кислого вина и по огромному куску мяса — хорошее место, удобное, подальше от детей и перестарков, которые так и норовят выхватить из рук кусок.
Меня бы тоже шуганули оттуда, но я вроде как была при них.
Обряд породнения они прошли честь по чести, хотя, по-моему, когда Кречет подошел к ним со священным ножом, особого восторга у них это не вызвало. Тем не менее, они позволили надрезать себе руки, и кровь их стекла на землю, смешавшись с кровью остальных. Дары, которые предназначались им, хорошие дары, большей частью железные, они погрузили в свой мобиль. Хранитель, срепя сердце, предложил им кое-какие Предметы — на выбор (правда, из той части хранилища, где все было явно, заметно порченное и негодное к употреблению) и они вежливо сказали — большое спасибо, они со временем разберутся и выберут себе что-нибудь по душе. Понятно, времени у них теперь было полно — они могли бывать тут сколько хотели.
И все бы прошло гладко, но тут Кречет повел их к пленникам. Эти были даже не ранены, просто оглушены падением с лошади и теперь лежали у Закатного камня, связанные — руки заведены за спину и притянуты к лодыжкам, все честь по чести. Но они уже успели оклематься и теперь так и зыркали по сторонам.
— Прошу вас, дорогой гость, — вежливо сказал Кречет и протянул священный нож этому Лагран-жу, видимо решив, что он тут старший и есть.
Тот недоуменно попятился.
— Похоже, — тихонько сказал Улисс, — нам предлагают с ними расправиться.
— Ну да, — подтвердил Кречет, — это большая честь. И вам и им. Это храбрые воины и им полагается умереть от ножа. Иначе, как же они пойдут на Запад?
— Нет, — сказал Лагранж, — нет. Этого я сделать не могу. Я дал зарок. Да, вот именно — зарок.
— Зарок не убивать? — удивился Кречет.
— Не убивать связанных, беспомощных людей, — твердо ответил Лагранж.
Кречет поглядел на него и на его невозмутимом лице промелькнула усмешка.
— Что ж, — согласился он, — по мне, так чего не бывает. Но может, если вы связали себя такой странной клятвой, то ваш человек…
— Ох, нет, — с коротким смешком произнесла Диана.
Кречет даже не обернулся, словно ее и не существовало.
— Отдать нож ему? — он кивнул на Улисса. Интересно, подумала я, как он выкрутится? По-моему, такое убийство им претило, хоть никто из них ни разу не сказал об этом прямо.
— Этот зарок, — спокойно сказал Лагранж, — распространяется на все наше племя.
Кречет пожал плечами.
— Дело ваше. Я-то думал, вы сильный народ. Настоящие мужчины.
Это было почти оскорбление, но, по-моему, кроме Кречета и меня, его никто и не заметил. Да еще пленники. Один из них сплюнул на землю, продолжая сверлить Лагранжа мрачным взглядом.
— Тогда позволь мне, — сказал Кречет, — друг мой.
Он взял священный нож и уже сделал шаг вперед, когда Лагранж торопливо произнес:
— Погодите.
Тот, видно, решил, что его новый побратим наконец-то взялся за ум, мигом обернулся и сказал:
— Да.
— Мы можем их выкупить, — Лагранж твердо смотрел ему в глаза. Признаться, в выдержке ему нельзя было отказать. — Назовите свою цену.
— Цену? — холодно переспросил Кречет. — Какая же у них цена? Их жизнь здесь не имеет цены, друг мой.