Все прошли в соседнюю комнату, за исключением двух дам, как бы прикованных к месту от изумления и не сводивших глаз с Лоренцы, да Захарьева-Овинова, неподвижно сидевшего в самом дальнем и менее освещённом углу гостиной. Он с самого появления Потёмкина оставался в стороне, и никто не обращал на него внимания.
Между тем граф Феникс запер за собою дверь и сказал:
— Мы оставили её спящей, но это особенный сон, во время которого у человека являются такие способности, каких он во время бодрствования не имеет. Вы убедитесь, что жена моя, хотя, по-видимому, и спит, но всё видит с закрытыми глазами, что она может читать даже мысли человека.
— Будто бы? — воскликнул Потёмкин.
— Так как вы первый громко выразили сомнение в словах моих, ваша светлость, то вас я и попрошу убедиться. Будьте так добры, придумайте что-нибудь, решите, что должна сделать моя жена, и она угадает ваши мысли, исполнит всё, что ей будет мысленно приказано вами. Что вам угодно приказать ей?
— Это уж моё дело! — усмехнулся Потёмкин.
— Да, но в таком случае никто, кроме вас, не примет участия в опыте, и вообще, как мне кажется, опыт будет менее убедителен. Предупреждаю вас, что я не пойду за вами, я останусь здесь, и пусть кто-нибудь сторожит меня.
Потёмкин сдался.
— Хорошо! — сказал он. — Решим так: графиня Феникс прежде всего должна нам что-нибудь пропеть, у неё, наверное, прелестный голос…
— Вы будете судить об этом, она вам споёт…
— Я вовсе не желаю утруждать её, а потому пусть она, окончив пение, выйдет из гостиной на балкон, сорвёт какой-нибудь цветок и даст его мне… Видите… всё это очень нетрудно. Только вы, господин чародей, оставайтесь здесь.
— Не только останусь здесь, но разрешаю связать меня и сторожить хоть целому полку — я не шевельнусь… Идите, ваша светлость, подойдите к ней и спросите, видит ли она вас и ваши мысли? Потом дуньте ей в лицо. Она очнётся и все исполнит.
— Это интересно, — сказал Потёмкин, — государи мои, пойдемте, пусть кто-нибудь останется с чародеем.
Однако никому не хотелось оставаться. Но Потёмкин взглянул на всех, нахмурив брови, и осталось несколько человек. Затем все вышли, заперев за собою двери. Потёмкин подошёл к Лоренце и, любуясь её прелестным, застывшим лицом, сказал ей:
— Belle comtesse, me voyes vous? Видите ли вы меня?
— Да, я вас вижу! — прошептали её побледневшие губы.
Тогда он подумал о том, что она должна сделать и спросил:
— Видите ли вы мои мысли?
— Вижу…
Он дунул ей в лицо, она сделала движение, открыла глаза и несколько мгновений с изумлением глядела вокруг себя. Наконец она, очевидно, совсем очнулась, поднялась с кресла, хотела идти, но внезапно остановилась и запела.
Голос у неё был не сильный, но звучный и нежный. Она пела старинную итальянскую баркароллу. Все слушали её с наслаждением. Потёмкин стоял перед ней выпрямившись во весь свой могучий рост и любовался ею.
Баркаролла окончена. Последний звук замер. Лоренца взялась за голову, будто вспомнила что-то, затем быстро направилась к балкону, отворила стеклянную дверь и через несколько мгновений вернулась с цветком в руке.
Она подошла к Потёмкину, прелестно улыбнулась, заглянула ему в глаза своими соблазнительными глазками и подала цветок. Он поцеловал её маленькую, почти детскую руку…
В гостиной началось шумное движение. Все изумлялись, восхищались, почти все дамы были просто в ужасе. Потёмкин задумался, отошёл от Лоренцы и грузно опустился в кресло.
— Да, это интересно!.. Это Бог знает что такое! — растерянно прошептал он сам с собою, В то же мгновение что-то заставило его обернуться — и он увидел рядом с собою Захарьева-Овинова. Он невольно вздрогнул.
— Князь! — воскликнул он, — ты здесь?
— Минута близка! — произнёс спокойный, так памятный ему голос.
Потёмкин хотел сказать что-то, но будто сразу не мог сообразить. Глаза его опустились. Когда он снова их поднял, Захарьева-Овинова уже не было возле него. Его уже не было и в гостиной.
VIII
Программа удалась блистательно. Граф Феникс одержал полную победу. Не только общество было заинтересовано в высшей степени, но и сам Потёмкин позабыл свою скуку.
Он уже не называл мысленно иностранца «шельмой». Он не называл его никак, но с видимым интересом и оживлением задавал ему вопросы и беседовал с ним, время от времени поглядывая на прекрасную Лоренцу, окружённую теперь дамами, несколько как бы томную и уставшую, но от этой томности и усталости только ещё похорошевшую.
Граф Феникс говорил, по-видимому, с одним Потёмкиным, однако настолько громко, что и все могли слышать слова его. Он говорил спокойным, самоуверенным тоном; красивое лицо его дышало особенным оживлением и становилось всё более и более привлекательным.