На физиономии Нобби образовалась большая щель, словно кожица брюквы не выдержала давления избыточной мякоти изнутри и лопнула, — Нобби улыбался до ушей.
— В четверг это было, утром, мистер Берден. — Нобби раскинул в стороны руки, они дрожали. — «Приделай этой штуковине ноги», — говорит мне Обезьяна. — «А где ты ее взял?» — говорю я, помня о его репутации. — «Не все то золото, что блестит», — добавляю я…
— Не будь это золотом, — ядовито заметил Берден, — оно могло бы и дальше блестеть, до скончания века для каждого из вас.
Нобби пристально посмотрел на Вердена.
— «Моя престарелая тетушка оставила ее мне на память, — говорит он, — тетушка Энн». — «Веселая, должно быть, старушонка, — говорю я. — Оставляет тебе коробку для сигар и такую классную пороховницу». — Но это я шутил, мистер Берден. Мне в голову не пришло, что зажигалка может интересовать полицию. Ее не было в списке пропавших и разыскиваемых вещей. — Щель на его лице снова разъехалась, но на сей раз не так сильно. — Я дал ему за нее двадцатку.
— Не болтай. Я не маразматик, а ты не филантроп. — Берден снова вспомнил женщину с драгоценностями. — Ты дал ему десятку, — сказал он с презрением.
Нобби Кларк не отрицал:
— Так и так мои потери, мистер Берден. Ни двадцатки, ни десятки на деревьях не растут. Вам это пригодится? Неприятностей не будет, мистер Берден?
— Дуй отсюда, — устало проговорил Берден.
Нобби вышел. Он казался меньше ростом, чем обычно, но шагал, явно довольный жизнью. Едва Нобби скрылся за дверью, Руби обхватила руками свою рыжую голову.
— Ну вот и все — дело сделано, — сказала она. — Бог ты мой, подумать не могла, что заложу Джорджа.
— Труден лишь первый шаг. Потом привыкаешь.
— Вы жестокий человек. С каждым днем все больше походите на своего шефа.
Берден не обиделся.
— Ты тоже можешь идти, — сказал он. — Так и быть, я забуду о другом деле. Жаль тратить на тебя общественные деньги и время. Но впредь ограничься уборкой домов. — Он усмехнулся, хорошее настроение почти вернулось к нему. — Ты ведь гений по части разгребания чужой грязи.
— Вы не разрешите мне повидать Джорджа?
— Нет, не искушай судьбу.
— Не сомневалась, что вы не разрешите, — вздохнула она. — Я хотела сказать ему, что сожалею. — У Руби было некрасивое, старое, чересчур сильно накрашенное лицо. — Я люблю его, — выговорила она, и в голосе ее звучала страшная усталость. — Я люблю его двадцать лет. Не думаю, что вы сможете понять это. Вы и другие — для вас это непристойная шутка, так ведь?
— Спокойной ночи, Руби, — сказал Берден. — Мне нужно кое-чем заняться.
Вексфорд справился бы лучше. Он бы нашел ироничные, жесткие и одновременно сочувственные слова. Руби права. Он, Берден, никогда не мог и не хотел этого понимать. Для него такая любовь была закрытой книгой, порнографией в духе лавчонки Гровера.
Через некоторое время Берден спустился вниз проведать Обезьяну Мэтьюза.
— Тебе пора обзавестись зажигалкой, Обезьяна, — начал Берден, смотря сквозь пелену дыма на горку обгорелых спичек.
— Я их не больно люблю, мистер Берден.
— Даже красивые золотые не по тебе? Может, ты предпочитаешь десять фунтов? — Он раскрыл ладонь — зажигалка лежала на ней — и поднес ее поближе к голой электрической лампочке. — Присвоение чужой собственности, — сказал он. — Какое падение!
— Полагаю, нет смысла спрашивать, как вы узнали?
— Никакого.
— Руби не могла продать меня.
Берден мгновение колебался. Руби сказала, что он становится похожим на Вексфорда, и это звучало для него как комплимент. Может быть, не только жесткости старшего инспектора он мог бы поучиться. Он с негодованием воззрился на Обезьяну:
— Руби? Я удивляюсь на тебя.
— Нет, я и не подумал на нее. Забудьте мои слова. Она не то, что эта старая вошь Нобби Кларк. Вот он собственную бабушку продаст за понюшку табаку.
Смирившись, Обезьяна неторопливо зажег новую сигарету. — Сколько мне впаяют?
Фары Дрейтон выключил. Он поставил машину на прогалине в плотном строю высоких темных елей и сосен, из которых хорошо делать корабельные мачты и флагштоки. Стволы деревьев казались серыми, даже их правильные очертания становились неразличимыми в нескольких шагах от опушки. А дальше не было ни ночи, ни дня — только темный лабиринт.
Дрейтон держал девушку в объятиях и чувствовал, как стучит ее сердце. Этот стук был в лесу единственным звуком. Их поцелуй был слеп и бесконечен, и Дрейтону казалось, что уже наступила ночь. Открыв глаза, он с удивлением увидел, что все еще сумерки.