Больницы?
Полиция?
Взгляд мечется по линиям дорог и зданий, будто Минотавр в лабиринте, и голову стискивает боль. Нарисованные переулки и туннели обступают меня, перебивают дыхание, пока на краю зрения и сознания, во мгле страха и неизвестности, не мелькает красная пиктограмма полицейского.
ОБЩЕСТВЕННЫЙ ПУНКТ ОХРАНЫ ПОРЯДКА № 5 РАЙОНА ЗАВОДСКОЙ
ПРИЁМ НАСЕЛЕНИЯ
ПОНЕДЕЛЬНИК-ПЯТНИЦА
С 16.00 до 20.00
Тридцать минут с омертвляющим холодом внутри. Со зверским ветром, гул которого и напор так сильны, что окна домов будто вгибаются в квартиры. С улицами, что вновь оплетают своими прохладными щупальцами.
Голова болит всё страшнее, в затылке пульсирует, и я не запоминаю, как вхожу в участковый пункт. Разом, будто из монтажной склейки, возникает холодное помещение. В соседней комнате звучит певучий женский голос, кто-то плачет, кто-то кашляет. Один на другого металлически блеют телефоны, в эпицентре которых, за стеклом, крутится усатый дежурный.
— Говоришь, рыжая? — уточняет он, когда в звонках образуется пауза.
— Да. Да!
— Если мы об одной гражданке, — усач прижимает трубку ухом к плечу и набирает номер, — так на месте… того.
— Чё?
— Скончалась, «чё»!
Всё в комнате обесцвечивается. Сердце стучит так, что не хватает воздуха.
— П-посмотрите на фотку? — выдавливаю я, наконец, и непослушными пальцами вытаскиваю телефон. — Э-это точно она? Она?
Дежурный уже говорит в трубку и останавливает меня жестом руки.
— Я её не видел.
— А есть кто-то?..
— Сейчас нет. Заявление писать…
Он замолкает и с удивлением смотрит через окошко, потому что я открываю рот и не могу ни вдохнуть, ни сказать, только челюсть ходит вверх-вниз ходуном.
— П-прошу! Я не смогу ждать! Я м-могу я её увидеть? Это, кажется, м-моя…
В голову приходит, что Диана уже пару лет мне как чужая, и это мешает придумать толковое окончание фразы. «Моя» — кто? Бывшая сводная сестра? Бывший друг? Как такое называется?
От глупых мыслей горло взрывается лошадиным, неискренним ржанием, которое болью отдаётся в затылке.
— Что смешного? — Дежурный хмурится, принимает очередной звонок. Отвечает и с мягким «дзинь» кладёт трубку на место. — Заявление пишем на твою девушку?
«Твою девушку», — безумно хохочет эхо в моей голове.
— Чё?!
— Заявление?
— В смысле?..
— Я за такие вещи не отвечаю. — Дежурный отходит от стекла, хватает из пачки лист А4. — Да что ты ржёшь-то? Припадошный?
— Нет, вы не поняли! — От хохота выступают слёзы на глазах. — Я могу её опознать! Я…
К горлу болидом подкатывает тошнота: обрывает и фразу, и приступ нелепого смеха.
Тело словно парализует.
Полицейский возвращается к телефонам, суёт в окошко бумагу и принимает новый звонок.
Я смотрю на лист с заголовком «ЗАЯВЛЕНИЕ» и ничего не понимаю. Повторяю дежурному, что ищу Диану, свою Диану, а нашли, может быть, вовсе не её, и это надо знать точно. Зачем-то вспоминаю Холм Смерти, уроки Вероники Игоревны и с отчаянием сознаю, что дежурный меня не слушает. Он слушает только звонки (визгливое «др-р-р-р») и, словно многорукий телефонный бог, всякий раз угадывает нужный аппарат.
Не зная, что ещё сделать, я пишу номер мобильного поперёк заявления и толкаю бумагу в окошко. Усач роняет её, подбирает, роняет снова. Откладывает.
Какой-то тихий ужас.
— Скажите хотя бы, кто ею занимается? Есть же человек? Один человек!
Дежурный вздыхает и оглядывается на дверь во внутренние помещения. Подтягивает брюки, неохотно выстукивает на одном телефоне номер и тихо, как бы боясь лишних ушей, спрашивает:
— Санёк? Кто рыжую ведёт?
Ответ едва слышно фонит из трубки.
— У нас их много, конечно. — Дежурный поднимет взгляд к потолку. — Каждый, сука, вторник находят по дохлой рыжей девке, потому что у нас их в районе девать некуда, хоть на зиму соли.
Меня неприятно поражает циничность фразы, но возмутиться я не успеваю: едва различимо звучит голос из телефона, затем дежурный швыряет трубку в док-станцию и произносит странное слово «мухлади».
— Чё?
— Мухлади. Он пока на обходе.
Зачем мне эта информация? Что с ней делать?
— Н-наверное, подожду.
Стиснув челюсти и не говоря более ни слова, я сползаю на металлические стулья.
Телефоны звонят и звонят. Часы над усачом зловещим маятником отсчитывают время: «Щёлк-тр-р-р-Щёлк-тр-р-р…». Дежурный выходит в соседнее помещение, возвращается, кому-то звонит, равнодушно глядя на меня. Выходит снова. Доставляют двух подростков с кровью на кулаках и лицах; тихого и улыбчивого бомжа. От телефонного крещендо головная боль усиливается до темноты в глазах, до тошноты, и на деревянных ногах я направляюсь к кулеру. Наливаю горячую воду, и пластик стаканчика делается мягким и податливым, обжигает пальцы. Эта чувство немного отрезвляет, заземляет меня, и я через боль несу стаканчик к стульям. Вспоминаю о калитке и достаю бумажный пакет, лоснящийся посерёдке от жира. Поначалу вкус пирожка не ощущается — только ноет внутри, словно под грудину всадили рыбью кость, — а потом разум будят сигналы рецепторов: солоноватое тесто, картофельное пюре. Корочка из сметаны и яйца.