— Вы... кто? Убей бог, не помню...
Загадочно улыбнувшись, охотник сдвинул ушанку на затылок — над бровью, наискось, показался шрам.
— Так и не вспомнил? Не признаешь? — снова перешел охотник на «ты». — Ну что ж... это даже к лучшему. А работать нам с тобой в одной упряжке. Оплата наличными. Можно много заработать, если усердно...
— Знаю, на посулы все вы... все они щедры были. Но я... но мне ничего... я ничего не прошу. Конечно, не худо бы... Только оставьте меня в покое! Дайте дожить до своей смертыньки, — взмолился Зайцев. — Для рейха все что было возможно, я сделал. И не виноват я, что они оказались слабее Советов...
— Заткнись. Многого мы от тебя не потребуем. Провернешь одно дельце — живи как хочешь.
— Как-кое дельце? — срывающимся голосом спросил Зайцев. — Шпионить? Пресвятая богородица! Я не приучен к тому. Я бандит, каратель, полицай, кто угодно, но... — волнение сдавило ему грудь.
— Приятно слышать. Характеристика — дальше ехать некуда. И тем не менее, тебе кое-что придется сделать. Кровь из носу, а сделаешь, — подчеркнул охотник уже тоном приказа.
Зайцев как-то странно вздохнул, со всхлипом:
— A-а... што, што сделать?..
— Об этом и поговорим в пятницу. — Взглянув на часы, охотник подошел к лыжам. — Да, вот еще что: не советую бежать в милицию или тем более к чекистам. Меня они вряд ли найдут. А тебя сразу за жабры — не отбрыкаешься... Итак, до пятницы! — Он налег на палки, с силой оттолкнулся и исчез за торосом.
...Короткий заполярный день дотлевал, а бывший полицай все еще продолжал сидеть над прорубью, давно покрывшейся коркой льда, сидел на окаменелой уже нерпе, сгорбившись, словно держал на спине незримую тяжелую ношу. Муторно и пусто было у него на душе, под стать раскинувшейся вокруг неуютной, мерзлой равнине.
Продрогнув до того, что челюсти стали выбивать дробь, он поднялся наконец и засуетился, заметался, спеша в обратный путь. Привязав к волокуше добычу, надел на плечо веревочную петлю и встал на лыжи.
До пятницы трое суток. За это время ему нужно все взвесить и решиться...
«Значит, в пятницу. Узнаю, чего они от меня хотят, а там посмотрим», — решил бывший полицай, направляясь в город.
II
Дело капитану Оллонову было хорошо знакомо, он сам его заводил, тем не менее он еще и еще раз тщательно анализировал каждый документ, что-то выписывал, стремясь не упустить ни одной, самой, на первый взгляд, незначительной детали. Но вот прочитан последний лист, он пробежал глазами свои наброски, составил несколько необходимых запросов и вызвал машину.
За покрытыми изморозью окнами ветер гнал плотный снежный шквал.
«Погода-то опять задурила! — услышали бы мы, если б Оллонов сказал это вслух, а не только подумал. — Завтра — воскресенье, а рыбалки-то, гляди, и не будет».
Оллонов встал из-за стола, потянулся, немного не достав при этом потолка.
Было около трех дня, а небо уже набирало черноту прямо на глазах. По окну мазнул желтоватый свет фар.
Постучали в дверь, и Оллонов сразу понял, что это не шофер.
— Да, войдите.
В кабинет проворно вошел молодой офицер, в белом овчинном полушубке, туго перехваченном новенькой портупеей, и громко — Оллонову показалось, что слишком громко, — щелкнув каблуками хромовых сапог, взметнул руку к шапке:
— Товарищ капитан! Разрешите доложить: лейтенант Черенков прибыл в ваше распоряжение.
Оллонов, не торопясь, подошел к лейтенанту:
— Здравствуйте, товарищ Черенков, — и, пожав ему руку, кивнул на вешалку: раздевайтесь, мол. — Мы вас ждали. Из Якутска министр звонил... С ногою-то что? Хромаете, вижу.
— Да, так, прихватило немного, — признался лейтенант. — Я с аэродрома в кузове.
Брови Оллонова взлетели кверху, потом он вдруг засуетился:
— А ну-ка, гражданин пациент, скиньте-ка сапожок. Давай, давай без никаких «но». Три километра в кузове по такому морозу... Герой! Или вы думали... Так, осторожно... Или вы думали, на побережье Северного Ледовитого бурное потепление климата уже началось?
Сознание того, что с первого же появления на месте службы он оказался в дурацком положении, сковало лейтенанту язык.
На пальцах его левой ноги капитан обнаружил пузырьки, готовые вот-вот лопнуть.
Оллонов достал аптечку и наложил на обмороженную ногу лейтенанта повязку с гусиным жиром, да так ловко, будто и на самом деле был врачом.
Затем Оллонов, придерживаясь якутского обычая, соблюдаемого ритуала знакомства, прежде всего поинтересовался у нового товарища, откуда он родом, живы ли родители, как училось ему в школе, и только после этого приступил к деловому разговору.
— Работать будете у геологов. Это у нас один из самых важных участков, — капитан выложил из сейфа несколько папок, прижал их ладонью. — Вот это все — ваше хозяйство, Юрий Васильевич, кажется? Начинать можете вот с этой справки. Прочитаете ее — беритесь за дело.
Он улыбнулся:
— Не смущайтесь, что оно такое тощее — важна не форма, а содержание. Ну, а мне пора к геологам. — И, взглянув в удивленные, цвета разбавленной синьки глаза Черенкова, пояснил: — Вас пока с собой не беру. Ознакомитесь с обстановкой, документами, а там видно будет...
Оставшись один, Черенков с головой окунулся в свое «хозяйство». Из первого же прочитанного документа узнал, что гражданин Зайцев, работающий кочегаром в геологической экспедиции, подозревается в тяжком преступлении — измене Родине. Сходство с разыскиваемым государственным преступником, бывшим полицаем Дроздовым, обстоятельства появления в Якутии и отдельные сомнительные факты в биографии, — все это заставило чекистов заняться им. Был в деле и протокол опознания. Один из арестованных в свое время фашистских прихвостней опознал в Зайцеве начальника вспомогательной полиции Дроздова и дал показания о кое-какой его «практической» деятельности у немцев.
Однако для ареста Зайцева-Дроздова собранных материалов было далеко не достаточно: требовалось установить других свидетелей, знавших его как немецкого пособника, допросить и подготовить их для возможной очной ставки. Прочитав все, что было в папке, лейтенант обратил внимание на дату заведения дела и понял, что за такой короткий срок внести полную ясность было, конечно, невозможно. Затем он просмотрел составленные Оллоновым по делу запросы.
За их чтением его и застал капитан. Вернулся Оллонов чем-то явно озадаченный: по его скуластому лицу блуждала тень.
— Товарищ капитан, как вам съездилось? — спросил Черенков, только чтобы не молчать, а так как капитан не отзывался, добавил: — Не случилось ли что?
— А вы наблюдательный, — заметил Оллонов, раздевшись и расправляя под ремнем складки гимнастерки. — Это хорошо. Ну как, все успели прочитать?
— Пока только справку и дело, — ответил Черенков и, уловив вопросительный взгляд, пожал плечами: — Черт его знает, может, он, а может, и не он. Мог же этот полицейский, — Черенков коснулся рукой дела, — ошибиться. Мало ли схожих людей. Вот бы привезти его сюда и показать...
— Это невозможно, — сказал Оллонов. — К праотцам отправился тот полицейский, и показания его, по сути дела, уже не имеют никакой юридической силы...
— Дела... Был один свидетель, и тот ушел в мир иной.
— Вот так. Поэтому и приходится по капелькам выуживать новые данные. Кстати, я сейчас видел этого Зайцева. И даже разговаривал с ним в кочегарке. Не думай, конечно, что я так прямо и ввалился к нему в форме. Оказывается, его отозвали из отпуска.
— Подумаешь, персона какая!
— Да у них там целая трагикомедия получилась: с перепою передрались мужики.
— И он?
— Нет, два других. Одного забрали в отделение милиции, вот Зайцева и отозвали. Разговариваю я с ним и чувствую: человек он городской, с образованием, а прикидывается простачком, деревенщиной.
Оллонов покосился на стенные часы:
— На сегодня хватит. С квартирами у нас туговато. Вернется начальник из командировки — что-нибудь придумаем. А пока приглашаю вас. Ну, как с ногой, может, машину вызвать?