Рассказывает рядовой Гроне:
— К моему удивлению, полковник Лагодинский для начала предложил нам выпить и закусить. Шутит: «Война — войной, а обед по расписанию». Сели все вместе, невзирая на чины: полковник, старшина и рядовой. В вермахте так не положено, а тут Серега с ним запанибрата.
Серега мечет одну рюмку за другой, красный весь, вспотевший. Расписывает полковнику о жизни наших семей в Грозном с 1928 по 1936 год. Тот, слегка пригубливая из рюмки, внимательно слушает, изредка бросая взгляды в мою сторону, я тоже присматриваюсь к нему.
Лев Давидович уже немолодой человек и больше похож на школьного учителя, чем на офицера: у него интеллигентное лицо, высокий лоб с залысинами, старомодное пенсне на длинном горбатом носу; говорит вежливо, не повышая голоса, но очень аргументированно. Он даже чем-то отдаленно напоминает мне моего отца — то ли тем, что носит пенсне, то ли тихой рассудительной речью.
Я пока «не отошел от шока», старательно жую местные деликатесы, пить стараюсь поменьше. Надо держаться настороже.
Надо сказать, что мне ужасно стыдно за свою истерику на расстреле. Враги видели германского воина в слезах!
Вдруг полковник делает мне совершенно неожиданный комплимент — говорит, что я очень смело Держался на допросе у Джапаридзе.
— Любой немецкий солдат на моем месте держался бы так же, — заявляю я с набитым ртом. — Думаю, кое-кто еще бы и «Хайль Гитлер!» орал.
Тут вдруг они начинают хохотать, а Лагодинский сквозь смех говорит:
— Мне чаще на допросах приходилось слышать «Гитлер капут!».
Говорит, что обычно или сразу умоляют о пощаде, или раскисают после первого же удара.
Какой позор! Не может быть!
— Да вот, я пару месяцев назад допрашивал одного из вашей группы, некоего шарфюрера Хешке, — рассказывает Лагодинский.
— Ага, я лично на скалу залезал, снимал его, — говорит Серега. — Он чуть не обделался со страху, в ногах у меня валялся, сапоги лизал, просил не убивать. Его даже пальцем никто не тронул, а он все рассказал.
— Мы догадывались, откуда НКВД так много известно о разведгруппе! На допросе ваш Хешке такие сопли распустил, обещал сотрудничать с НКВД. Клялся, что его папа коммунист, — добавляет Лев Давидович.
— Нацист его папаша еще с 1933 года, а сам он… — выдаю его полную характеристику на русском матерном. — И эта мразь назвала меня тогда слюнтяем! — заканчиваю я гневно.
— И еще коммунистом, — полковник хитро прищуривает глаза. — Ты на него за это сильно обиделся?
— Это далеко не самое худшее оскорбление, — парирую я.
Потом полковник рассказал про нашего Шамиля. Оказывается, тот взял имя известного в XIX веке имама — святого человека. Настоящее его имя Абдулла, и он вовсе не бывший мулла, а вор и насильник. Говорит, что хадж в Мекку совершил, а сам в это время в тюрьме сидел.
— Наш Хайнц тоже из бывших уголовников, — вставляю я.
— Ну, вот видишь, сколько у них общего. Родные души! — иронизирует Серый.
— При Гинденбурге сидел за вооруженный грабеж, а при Гитлере за то же самое в России железный крест получил, — язвительно вторю я.
Оказывается, НКВД давно и небезуспешно охотится за бандой Абдуллы: их уже обложили, как волков, со всех сторон. Можно сказать, что последнее время абреков выручала только круговая порука, когда население чеченских аулов отказывалось сообщать о передвижениях бандитов властям, потому что в банде много их родственников. Но не все джигиты отпетые головорезы, многих Шамиль обманывает или загоняет в банду силой.
— Ну, ладно темные невежественные горцы. Они искренне думают, что ведут праведный джихад за свою веру и после смерти попадут к гуриям в рай, — говорит Лев Давидович. — Но ты-то умный парень из интеллигентной семьи. Ты за что сражаешься?
«Вот теперь уже не знаю, — не озвучиваю свои мысли я. — Получается, что мы уже сражаемся за свои собственные шкуры. Просто из страха поголовного возмездия».
— Абдулла гонит своих джигитов на убой, как стадо баранов. Ты ж не баран. Что ты делаешь в их стаде? Под нож ведь все вместе пойдете. Тебе оно надо?!
Точно — оно мне надо?! Будто мои мысли читает. Я как песчинка попал между страшными жерновами истории. С одной стороны, такие как оберштурмфюрер Шмеккер, Хайнц, Хешке и Абдулла, грязь, кровь и подлость. С другой — Сема, Серега, дядя Леша, тетя Тося, да все мои друзья и знакомые из солнечного грозненского детства! Но есть еще товарищи по другую сторону баррикад. Как же Алекс, Крис и Гюнтер? Я не могу отречься от них. Мы вместе прошли учебку в Лютцензее, вместе принимали присягу, делились последним кусочком хлеба на привале, прикрывали друг друга в бою.