— Это сейчас, после принятия ислама, чеченцы стали хоронить своих мертвецов под землей и ставить сверху высокую вертикальную плиту с выбитой на камне арабской надписью. В стародавние времена вайнахи хоронили мертвых иначе, поэтому до сих пор на нашем языке труп называется «дакъа» — то есть «высушенный». Солнечный могильник — это открытый каменный склеп, труп высыхает там под воздействием солнца и сухого ветра, постепенно превращаясь в мумию.
Через остатки высоких каменных ворот мы покинули территорию «города мертвых» и, свернув на юг, углубились в неширокое мрачное ущелье. По дну его стремился прозрачный горный поток, берущий начало в тающих снегах на вершине, от ледяной воды ломило руки. Замшелые гранитные скалы почти смыкались над нашими головами, от повышенной влажности с них словно слезы постоянно падали капельки воды. Они даже были словно слезы солоны на вкус — мы приближались к заброшенным солеварням. Здесь из земли бил соляной источник, поэтому еще до революции богатый чеченец организовал в ущелье добычу поваренной соли. Более бедные соплеменники нанимались к нему на работу: одни рубили в лесу дрова и возили их на быках, другие поддерживали огонь под огромными чанами, в которых варили соль, третьи на ишаках возили ее на базар в соседний аул.
— Говорят, чтобы соль стала особенно белоснежной, в котлы добавляли бычью кровь, — рассказывала всезнающая Лайсат. — В начале века жизнь здесь кипела ключом, был целый поселок солеваров. А сейчас в их заброшенных хижинах живут только трое отшельников-вайнахов. Есть слухи, что они продолжают варить соль и обменивают ее на продукты для повстанцев.
Действительно, около ручья мы увидели бородатого чеченца лет шестидесяти. Завершив предписанное адатом омовение, он готовился к намазу, расстилая на прибрежной траве молитвенный коврик.
— Нельзя прерывать священную молитву! — остановила нас Лайсат. Не выходя из-за кустов, мы наблюдали, как мужчина тщательно обмыл в чистой воде лицо и руки, затем встал на колени, молитвенно воздел руки к небесам, затем согнулся и коснулся края коврика лбом.
— Аллаху акбар, аллаху акбар! Ла-иллаха-илла-ла! Мухамеди расурулла! — донеслись до нас негромкие слова по-арабски.
Молился он довольно долго, а мы терпеливо ждали, вышли из кустов только когда он уже сложил коврик. Заметив среди нас знакомые лица Гюнтера и Димпера, чеченец расплылся в приветливой улыбке, показав щербины на месте недостающих зубов, и захлопотал, собирая на стол. Вскоре в котелке над костром уже булькал калмыцкий чай; хозяин щедро сыпанул туда горсть соли и кинул бараний жир. Затем разломал кукурузную лепешку и достал миску с густым белоснежным берам, полутворогом-полусметаной. Угощение было дополнено баары — домашней колбасой, которую сделали из ливерного фарша, набив им тонкие бараньи кишки, и тщательно высушили на солнце. В углях костра испекли плоские коричневые каштаны — на вкус они были как сладкая картошка.
Особенно уважительно солевар обращался с Петровым, которого видел впервые, но принимал за большого немецкого начальника. Он пылко, постоянно клянясь могилой своего отца, рассказывал «эсэсовцу» о своих старых обидах на русских эпсаров-офицеров, притеснявших местное население; про царского пурстопа — пристава, приказавшего высечь его на виду у всего села, — а ведь для горца нет большего оскорбления. Затаив кровную обиду, чеченский бедняк ушел в горы, присоединился к абреческой шайке. Джигиты подстерегли пристава на горной тропе и убили. Тогда в село вошла казачья сотня, взяли заложников, потребовали выдать преступников. Аульчане отказались. Впрочем, в словах старого абрека я ощущал ненависть не только к российским чиновникам и полицейским, а вообще ко всему казачеству. Он хвастливо рассказывал о набегах своей шайки на русские станицы, прямо называл их жителей нечестивыми свиньями и искренне считал, что Аллах одобряет убийство неверных. Революцию он сначала принял по принципу «враг моего врага — мой друг», так как большевики воевали с казаками, и теперь можно было устраивать бандитские набеги на станицы под красным флагом. Потом «вольному сыну гор» больше по душе пришлись идеи анархистов.