Выход у портретиста был один: на основании биографий Ленина и воспоминаний о нем, печатавшихся за рубежом и поэтому малознакомых советскому читателю, сочинить серию тематических статей и очерков и смонтировать их в определенной последовательности, а интерес к этой поделке обеспечить за счет новых архивных документов, с помощью которых и сварганить образ главного виновника всех бед, постигших Россию в результате Великой Октябрьской социалистической революции.
Почти два года, используя свое служебное положение, Волкогонов твердил в печати и по телевидению о том, что он откопал в “секретных фондах” 3724 документа, которые можно издать в 6-7 томах под названием “Неизвестный Ленин”, и они-то, мол, и станут основой его “политического портрета” Ленина. При этом бывший заместитель начальника Главного политуправления С А и ВМФ изображал себя чуть ли не жертвой обмана со стороны КПСС, которая “держала в заточении 3724 ленинских документа”.
Откровенно (и справедливо) иронизируя над байками тех, кто подобно Волкогонову мямлил, что не знал “всей правды о Ленине, о большевиках” потому, что ее якобы прятали в архивах, обозреватель “Известий” Отто Лацис писал 3 марта 1993 года: “Многие после этого цитируют “только что открывшуюся” правду прямо по полному собранию сочинений. Между тем,— продолжал Лацис,— если не считать подробностей, не меняющих общей картины, за время гласности мы не узнали о Ленине ничего такого, чего нельзя было узнать раньше в библиотеке средней руки. Есть новые (впрочем, не очень ясные) идеологические установки государства, новое освещение известных фактов, но почти нет новых фактов”.
Я уже в общих чертах анализировал широко рекламировавшиеся Волкогоновым 3724 документа (Ульяновская правда, 1994, 26 января) и показал, что их основу составляют листовки и письма искровского периода, на которых имеются пометы Ленина, его выписки из газет, журналов и книг, переводы Владимира Ильича трудов К. Каутского, К. Бюхнера и других немецких авторов, а также прошения к властям, открытки к родным, телеграммы и предписания советского периода, около 30 писем к Л. Б. Каменеву за 1911—1913 годы, несколько писем к И. Арманд.
Эти документы и материалы представляют интерес для специалистов, исследующих какую-нибудь специальную сторону деятельности вождя партии и главы Совнаркома. Я, скажем, при работе над книгой “Самарские университеты” не мог не обратиться в ЦПА ИМЛ, где хранилась июньская книжка “Русской мысли” за 1892 год с пометами Владимира Ильича на статье Н. К. Михайловского из цикла “Литература и жизнь”. Ознакомление с этим номером журнала позволило мне зримее представить отношение Владимира Ильича к творчеству крупнейшего публициста России.
Если бы эта статья Н. К. Михайловского с ленинскими подчеркиваниями и пометами появилась в очередном (JNfe 40) “Ленинском сборнике”, то эта публикация привлекла бы внимание многих историков, литературоведов, философов и была бы для них новостью. Но громадная часть из “3724” неизвестных документов — это листовки, газеты, журналы, книги, выписки из них, которые вряд ли заслужили публикации в качестве “новых ленинских документов”. Наш портретист это отлично понимает, но из корыстных побуждений многократно будирует этот вопрос только для того, чтобы вещать о каком-то “неизвестном” Ленине.
Подогревая нездоровый интерес к своему будущему опусу, Волкогонов не гнушался использовать заведомо лживые материалы. Так со сцены Ленинградского концертного зала он заявил: “Ленин причастен к террору... Я даже знаю один документ, где он приказывает докладывать ему еженедельно, сколько расстреляно попов”. Разоблачая этот чудовищный навет, я писал: “Допустим невероятное: председатель Советского правительства отдал подобный приказ.
Тогда бы Д. Волкогонову, не говоря уже о настоящих лениноведах, были бы известны и требуемые Лениным еженедельные доклады с мест о расстрелах попов. Но таких документов в архивах нет. Как не было и еженедельных расстрелов. Это наш генерал пустил на волю очередную антиленинскую “утку” (Ульяновская правда, 1992, 22 апреля).
Явно на потребу низменным чувствам обывателей рассчитаны были и такие лживые заявления Волкогонова о Владимире Ильиче: “Друзей у него никогда не было... Любил он в своей жизни, пожалуй, двух человек: свою мать и Инессу Арманд. Крупская же была для него просто удобна”. Или — реанимация портретистом давным-давно разоблаченных фальшивок об обстоятельствах возвращения Ленина из эмиграции в “пломбированном вагоне” через Германию в Россию весной 1917 года, о рейхсмарках, которые якобы кайзеровское правительство давало большевикам в 1917 году. Не отказал он себе в удовольствии и позубоскалить относительно адвокатской практики Владимира Ильича в Самаре, по поводу его мизерного трудового стажа и вместе с тем безбедного существования, которое он, мол, вел за границей. Не имея никаких оснований, Волкогонов ратует за пересмотр дела о покушении 30 августа 1918 года Ф. Каплан на жизнь Ленина. Апофеозом же падения “ленинской крепости” в душе былого ведущего политрука Советских Вооруженных Сил стало его заявление о том, что “ни один эпохальный прогноз Ленина не оправдался”.