Клава дернула его за рукав:
— Не пяль зенки!
Боцман тут же сделал вид, что ему все это безразлично.
— Что ты, Клава, она ж черная. Ее же не видно — одни только зубы!
Оставшись в узеньком бюстгальтере и таких же трусиках с кружевами, Лулу подошла к краю эстрады. Музыка зазвучала громче, как в цирке. Раздалась дробь барабанщика. Сделав еще несколько „па“, Лулу повернулась лицом к залу и неуловимым движением скинула с себя бюстгальтер, обнажив полную высокую грудь… Зал на секунду затих и разразился восторженными криками и аплодисментами. Лулу, постояв немного, взялась двумя пальчиками за край трусиков. Чуть оттянув их, вопросительно посмотрела на Машу, Марью Николаевну. Та отрицательно замотала головой.
— С ума сошла!.. Они тебя растерзают!
Лулу, громко рассмеявшись, поклонилась… Схватила одежду и убежала за ширму.
Боцман, забывшись, снова не отрывая от Лулу глаз, проводил ее взглядом. В зале зажегся свет.
— С тобой стыдно ходить на люди! — прошипела Клава.
Боцман скорчил невинное лицо:
— Да что ты, Клава. Вечно ты всем, недовольна. Я вон тебе какие наряды привез! Сама говорила — первый раз так угодил.
— Когда захочешь — у тебя хороший вкус, но сейчас мне за тебя стыдно!
Весь зал смотрел, как в своем коротеньком платье со сцены спустилась Лулу и пошла по проходу к красавцу-штурману. Штурман встал, когда Лулу обняла его. Соблазнительные бедра ее оказались как раз рядом с лицом боцмана. Он покосился на эти бедра, схватил рюмку и выпил.
Лулу крепко поцеловала штурмана. Зал зааплодировал. Повернувшись, чтобы уйти, Лулу вдруг узнала свою желтую кофточку, которая плотно облегала грудь Клавы. Она быстро оглядела клавину юбку — узнала свою одежду и широко заулыбалась. Потрогала рукав кофточки, прикоснулась к юбке и снова улыбнулась Клаве, закивала ей.
— Оо-о! Мой сувенир!.. — потрепала еще раз за рукав кофточки. — Бьютифул. Карашо. Очень карашо, — ласково посмотрела на боцмана. — Хороший рашен фишмен, — потрепала его по щеке. — Иметь вкус, как Лулу!
Боцман, побледнев от ужаса, опустил голову. Лулу еще раз потрепала его по щеке и отошла. Боцман сидел бледный, уставившись в тарелку. Клава, вспыхнув, впилась в него взглядом, зловеще протянула:
— Та-ак!.. Говоришь, одни только зубы видно?… Подлец!
Поднявшись, она врезала боцману по физиономии и, подхватив сумочку, побежала к выходу. За соседним столиком зааплодировали. Боцман, вскочив, закричал:
— Клава!.. Это ж гринина баба!.. Я сам только что понял!.. Я тебе все объясню!
На следующий день Гриня и Федя сидели у окна в электричке, поглядывали на багровый закат. Вокруг них сидели одни женщины. Федя выбрал место специально для полной безопасности. На полу, между ними, на четверть выдвинутый из-под скамейки, стоял Гринин кейс.
Динамик прохрипел:
— Следующая остановка „Якутино“.
— Наша после нее, — сказал Федя.
Гриня, подремывая, кивнул головой.
В вагоне быстро смеркалось, поезд подошел к остановке. Раскрылись двери, в вагон ввалилась шумная ватага парней. Это была команда футболистов, с чемоданчиками, кейсами, сумками в руках, с большой сеткой, набитой мячами. Они начали располагаться в свободных отсеках. Поезд двинулся дальше.
Один из футболистов кинул сетку с мячами в проход, сам уселся у окна, на скамью, по другую сторону от Феди и Грини, затылком как раз к Феде. Он поставил на пол кейс, в точности похожий на кейс Грини, пяткой ноги послал его дальше под скамейку. А сам прислонился к простенку окна и тут же задремал.
Сумерки уже сгустились, когда из динамика снова прозвучало:
— Следующая — „Васильки-Кукушкино“.
Федя толкнул Гриню:
— Наша.
Гриня и Федя быстро шли по дороге, вьющейся по жнивью. Невдалеке показалось небольшое село с разрушенной церквушкой.
— Ну, вот и дошли, ты можешь возвращаться, — сказал Гриня.
— Клавдия Васильевна сказала до крыльца — значит до крыльца, — отрезал Федя.
Федя и Гриня вошли в село. У половины домов накрест были заколочены двери и окна. Пройдя до последних изб, они увидели стоящую на отлете усадьбу, поверх ветел поднималась красная крыша дома. Они свернули к этой усадьбе и наконец подошли к крыльцу бревенчатого дома-пятистенки. Федя, передал кейс Грине, пожал ему руку.
— Бывай.
— Может, зайдешь?… — предложил Гриня. — Ударим по стопарю!.. Думаю, у невесты найдется. Ты ж больше не на работе.
— Нет. Все рассчитано до минуты, — Федя поднял руку. — Салют!
Гриня долго смотрел ему вслед, потом вздохнул, взошел на крыльцо.
В избе на широкой лавке, за длинным столом, сидела Тося, краснощекая, упитанная молодка. Она была очень похожа на свою сестру Клаву, только ее грудь и стан были в два раза больше. Напротив нее на стуле сидел Гриня. Стол был заставлен закусками, стояла бутылка. В углу, над столом, висели иконы, светилась лампадка. В другом углу стоял цветной телевизор, перед ним сидел шустрый дедок и все время крутил головой, то на гостя, то на экран, где шел международный футбольный матч.
Тося наливала Грине, пододвигала закуски. Кофточка, обтягивающая ее могучую грудь, потрескивала при каждом ее движении.
Тося взглянула на осоловелого Гриню, кивнула, залпом допила остатки водки, потянулась, пропела:
— Будем ложиться?… — повернулась к дедку. — Дедуль, пора тебе на сеновал.
— Погоди минутку, угловой подают, — дед впялился глазами в телевизор. — А-а, мазилы эти испанцы! — встал, выключил телевизор. — Мне лично спать рано, пойду на крылечке поиграю.
Он вышел за дверь.
Тося выдернула шпильки, и ее длинные волосы рассыпались по плечам и спине. Шагнула за перегородку, где в небольшой каморке, между печкой и окном, стояла широкая кровать с огромной пуховой периной и множеством подушек. Тося быстро разобрала кровать и стала раздеваться.
Гриня заглянул за перегородку:
— А где мне ложиться?
Тося удивилась:
— Как где? Со мной. Мы ж не чужие.
Гриня быстро скинул с себя одежду, бросил на лавку и в одних трусах вошел в каморку. Тося лежала в кровати, розовый свет торшера освещал ее. Тося откинула одеяло, призывно взглянула на него. Гриня, увидел ее огромные белые ляжки, зажмурился и юркнул к ней под бок. Тося, навалившись сверху, утопила Гриню меж своих грудей, влажными, толстыми губами впилась в его губы. Протянув свою толстую белую руку, она нажала кнопку торшера и выключила свет.
…На ступеньке крылечка сидел дедок и наяривал на старом трофейном аккордеоне плясовую, все увеличивая темп. Из дома несся громкий протяжный крик. Но это был не крик страсти, а крик ужаса. На этот раз кричал Гриня. Залаяла во дворе собака, из деревни тотчас же послышался ответный лай.
Дедок наяривал плясовую, до предела взвинчивая темп.
На корме плавбазы матросы играли в „жучка“. „Водил“ Гриня. Отвернувшись, он ждал удара; Боцман, сложив ладони, двинул Грине так, что он взмыл вверх и, перелетев через борт, упал в океан.
— Человек за бортом! — закричали матросы.
Раздались громкие звонки корабельной тревоги… Все увидели, как к барахтающемуся в воде Грине приближался косой плавник акулы.
— Акула! — снова закричали матросы и кинули вниз конец линя.
С выпученными от ужаса глазами Гриня вцепился в линь. Матросы выдернули его из воды в самый последний момент — белое пузо акулы мелькнуло в воде под ним.
Звонок корабельной тревоги продолжал громко звучать… Это в темноте громко звенел будильник. Утонувший в перине Гриня проснулся. Тося включила свет, заглушила будильник. Гриня со сна очумело смотрел на нее.
— Что случилось? Мы еще и часа не спали!
— Вставай. Папаню с маманей встретить надо. Они комбикорм привезут.
Гриня, широко зевая, сполз с кровати. Тося, быстро оделась в старенькую одежду, приказала:
— Полезай на печку, возьми там папанины старые штаны и рубаху.
Засунув руки в рукава телогрейки, Гриня стоял рядом с Тосей на перроне станции. Рассвет едва занимался. Тося была свежа, как огурчик, а Гриня полусонно пошатывался из стороны в сторону. Зевота по-прежнему раздирала ему рот.