Шла и дышала ближнему
каждому на ладонь…
Родненький, говоришь ему,
выведи на огонь!
Маются думой зябкою
там человек и зверь.
Что-то стряслось с хозяйкою –
в поле гуляет дверь,
в хате мешок катается
в угол да из угла…
А говорят красавица
ласковою была.
Гладила зверя дурочка,
а человек – ее…
Змейкой свернулась улочка,
тропка легла змеей.
И переплясом во поле
встретились слух с молвой.
И обменялись воплями,
будто бы брат с сестрой.
Плакали да пророчили
славу ей на ушко.
А над глухим урочищем
эхо росло: «Уж коль
все мы чужими стали, коль
каяться нету сил…
…Помнишь, была я маленькой –
ты мне волчат носил…»
Песня прощальная
Любимая, моего любимого,
Храни тебя, добрый люд.
Гордись, величайся ивою,
Когда обо мне поют,
О вербе, что не касается
Листами бегущих вод.
Храни тебя Бог, красавица.
Как песня моя идет
Тебе ни о чем не знающей,
Не ведающей обид.
Привет ты моих товарищей
В семействе своих ракит.
Они, ни о чем не ведая,
Подмены не разберут,
Хоть я прозываюсь вербою,
А ивой тебя зовут.
Не грустную, не прощальную
Тебе запоют они,
А гордую величальную.
А ты уж его храни.
Да не от несчастья мнимого,
От случая одного.
Любимая моего любимого,
Храни от меня его.
***
Меня покрыли белой шалью,
Она влачится возле пят
По голубому урожаю.
А свой праздник воскрешаю.
И зреют кнопочки опят
На чудотворном том баяне,
Где черноземными мехами
На три села растянут луг.
И в полнолунном воздыханьи
Растет девичий полукруг.
Я отвожу рукою правой
Цветок багряный на кайме
И выступаю белой павой,
Такой же белой, златоглавой,
Как та церквушка на холме.
Незагорелые колени
Волной захлестывает лен.
Во мне и пенье, и моленье,
И колокольный перестон.
Меня покрыли белой шалью –
Она спадает вверх и вниз,
Она за высью и за далью,
И бахромою дождь повис,
И Млечный Путь каймой качнулся –
И поддалася на искус я,
И шаль стянула на груди.
Под сердцем узел шевельнулся –
И сын под сердцем стал расти.
Колыбельная
памяти брата
У кладбища и у болота,
Где с лета сошла позолота.
И выцвели очи над сыном…
Ах, лето в окладе старинном…
Застонет осина сухая,
Замолвит о сыне другая
И ловит кукушку на слове,
А лето уже в изголовье.
По гиблым глухим овражкам
Спи крепко, моя пропажа,
Под тиной своей зеленой.
На согнутой, на поклонной,
В тиши отгнивали сучья
(А сумка в степи пастушья
Распахнута, непотребна,
А рядышком с ней сурепка…),
В тиши отгнивали корни
(А мятою лишь из горниц
Повеет в разгар поветрий…)
В тиши отгнивали ветви.
Баюкалась там колода:
Усни ты, моя забота,
Усни, как трава сурепка.
Ей солоно крепко-крепко,
Ей солоно, ей и сладко,
И ладно левее клада –
Зарытого в глину лета.
Усни же моя и эта,
И та… на провольном ложе
Никто не шуршит, не гложет
Ни душу и ни осину,
Лишь по ветру веет холстину
Глухим колокольным пухом.
Душе моей глухо-глухо…
***
Так нарывает древний шов –
Земля здоровая, больная…
Сорочка белая льняная
Легла распутьем за межой.
И за межу заполз рукав,
И встрепенулся милым волком,
И пропитался гиблым шелком
Болотных цветиков и трав.
И все узором по хребту
И заплелось и зазмеилось.
И сразу сдался зверь на милость,
Да так и вырвалось: «Приду!..»
Приду да только насмешу –
Уж так дика и белобрыса.
Одной рукой – волчицей рыскать,
Другой бы – зайцем за межу.
Одной рукой бы - полем цвесть,
Другой – засасывать трясиной,
Да все постанывать осиной…
Ну, да пора бы знать и честь.
Девичьи игрища вольны,
Да сны не вечны колдовские.
На миг прикинулся льняным –
И вот уже ломлю виски я.
И вот уж грудь мою теснит,
Бурьяном тропы зарастают,