Annotation
На далекий остров Шикотан, затерявшийся где-то у самых границ с Японией, приглашает своих читателей Мария Стародубцева на страницах книги "Волны бьются о скалы". В этом сумрачном месте, больше похожем на клетку, из которой не вырваться, редко сияет радостное солнышко, а вокруг об острые камни разбиваются пенные волны, набегающие неизвестно откуда. Именно тут живет семья, состоящая их трех человек: матери, отца и неизлечимо больной дочери, чье существование больше похоже на изощренную пытку, которой предстоит длиться из десятилетия в десятилетие. И нет ровным счетом никакой надежды. Нет возможности разрубить узел, связавший воедино три погубленные судьбы. Вот и выходит, что в мирное время жизнь превращается в бесконечную борьбу. Борьбу с самим собой и собственными демонами, с равнодушным, обезличенным обществом и удручающей нищетой, со страшной болезнью и полной безысходностью. Как вырваться из тенет кошмара без начала и конца? Где обрести хоть капельку надежды? В каких неизведанных уголках души отыскать силы, чтобы двигаться дальше? И остались ли они еще в подлунном мире - те самые силы, которые так хочется найти, та надежда, свет которой уже едва ли мерцает призрачным огоньком за линией горизонта...
Стародубцева Мария Александровна
Стародубцева Мария Александровна
Волны бьются о скалы
Волны бьются о скалы
1.
Стояли последние дни февраля, то странное время, когда без всяких видимых причин жизнь в одночасье теряет смысл, и то, за чем так гнался еще вчера, становится не нужным. Люди ходят по улицам, как потерянные, машинально выполняя свою работу, машинально возвращаясь домой. Так продолжается неделю, иногда две. Потом наступает весна, и мир снова обретает краски.
На острове трудно спать спокойно по ночам. Привычным ритмом тут стал глухой, доносящийся отовсюду, звук, к которому все давно привыкли и не замечают его. Его слышно особенно отчетливо ночью, когда все другие звуки в деревне стихают. Это грохот прибоя, шум волн, бьющихся в темноте о скалы, кольцом окружающий встающий из бездны моря остров.
Лика всегда просыпается рано. Спать на спине больно и неудобно, постоянно нужно быть начеку. Шевелиться тоже больно, да и койка, принесенная из чулана садовая раскладушка, скрипит, и будит родителей за стенкой. Лика не хочет их тревожить, и лишний раз привлекать к себе внимание. Она поворачивает голову, ищет глазами будильник. Будильник не звенит, он пузатый, круглый, бледно-зеленый с выпуклым стеклом, за которым стрелки застыли на половине пятого утра. Красная кнопка вверху корпуса вдавлена вовнутрь, будильник сломан. Она сама нечаянно сломала его, когда ей было пять. Теперь она просыпается всегда в половину пятого утра, и ложится в это остановившееся время. Ее такой расклад вполне устраивает.
Ухватившись рукой за неровный край столешницы, она привстала и оперлась на покрытую клеенкой под дерево поверхность своего письменного стола, стоящего у изголовья ее кровати. Стол стоял у самого окна, довольно большого, деревянного окна, состоящего из трех маленьких. Так его разделили белые, крашенные известкой, деревянные балки. Окно было двойным, стекло внутри и снаружи, а между ними неширокий зазор, в котором уснули две мухи, оставшиеся еще с осени. Одна лежала шестью лапками кверху, растопырив полупрозрачные сетчатые крылья. Раньше Лика хотела достать эту муху и выпустить в окно. Но открыть окно зимой нельзя, оно заткнуто полосами грязной ветоши. Лика любит смотреть на отца, когда он осенью затыкает окна. По полчаса стоит перед каждым из шести окон, с мешком ветоши, рвет ее на полосы, потом затыкает тряпки в щели окон ножом, специальным тупым уже ножом с белой костяной ручкой. Ее он к этому занятию не допускает, разрешает только смотреть.
За окном видно все. Это парадокс северной ночи: в комнате всегда темнее, чем на улице. Ночью возле койки стены черные, а лампа на столе видна до мелочей на сером квадрате окна, занавешенного белым тюлем. За окном чуть дальше стоит невысокая, немного выше дома, береза, а сразу за ней обрыв. И довольно крутая тропинка сбегает вниз. А дальше будут наваленные прямо на землю большие осколки скал и вода. Лика любит воображать себе, что там, за обрывом. Папа говорил, как выглядит море. Даже не море - Тихий океан. Папа любит море зимой. Он часто сажает Лику к себе на колени и описывает холодную, темную воду, уходящую за горизонт. Снег на берегу подходит к самой кромке воды, там он грязный, потому что по нему ежедневно топчутся сотни ног в ботинках и больших болотных сапогах. Снег бывает белым только один раз - когда он только выпал, рано утром, пока нет людей. У самой воды берег низкий, скалы идут чуть выше. Берег обледенелый и очень скользкий, поднимаясь из лодок, люди спотыкаются и едва не падают, и с ненавистью оглядываются на берег, будто он виновник всех проблем на свете.
Вода в океане не замерзает. Только иногда, в середине января, в самую стужу бухта покрывается льдом до половины. Тонким коварным льдом, по которому нельзя ходить. А дети из школы ходят, кто постарше. На спор.
Дальше, на середине узкой бухты - рейд. Там, на якорях, стоят большие рыболовные сейнера. Они заходят в Малокурильское раз в неделю - опорожнить груз в лодки, свезти на берег тонны свежей холодной сайры. У берега пришвартованы частные баркасы, низкие, ободранные жестянки, как пренебрежительно называет их папа. Баркасы зимой редко отваживаются выходить на большую воду, жмутся к берегу. Раз в месяц к восточному причалу подходит траулер с Сахалина, подвозит продукты в местный магазин и одежду, и лекарства в больницу. Траулер зимой ходит нерегулярно, выбивается из графика, опаздывает иногда дня на три. Его видно издалека, он новый и блестит от свежей краски. Лика сама никогда его не видела, но очень хочет.
Лика стоит, опираясь пальцами рук на стол, и смотрит в окно на быстро светлеющий пейзаж. Правда, береза все загораживает. Их участок с другой стороны, его видно из окна кухни. А из этого окна - только тропинка в школу. В пять утра за окном уже слышны голоса и гудки машин. Они живут на главной улице села - на Красногвардейской. Красногвардейская, 21. В принципе, это единственная улица, есть еще два маленьких переулка, но они непостоянного пользования. Это значит, что они есть только летом в хорошую погоду. В дождь там слякоть, не пролезет в узкие проемы даже велосипед, а зимой там снегу по горло. Папа однажды решил сократить путь на работу по переулку, в итоге опоздал на полчаса.
Улица начинается от больницы. Все село стоит на скалах, на скальных обломках, сбегающих к морю. Давно, очень давно, здесь был ледник. Он медленно сползал в океан с гор, и тащил в себе эти камни, острые обломки и гладкие валуны. Сейчас ледника нет, есть только камни и голимый лед под землей - вечная мерзлота. Из-за нее в земле мало что растет, лед начинается сантиметрах в двадцати от поверхности. А подо льдом - камень острова, его сердцевина, которую не пробьют ничьи корни, кроме елей и кустарника.
За больницей никто не живет. Там уже горы, большие сопки. Остров Шикотан сам по себе маленький, сопок здесь немного, но и одной достаточно, чтобы угрожающе нависать над селом. Как большой, поросший еловым лесом, клюв с зубами- скалами. Дальше, наверно, тоже сопки, там еще одно село- Крабозаводское. По прямой дороге до него 9 км, оно совсем маленькое. Мама там родилась, там жили Ликины бабушка с дедушкой. До землетрясения 2004 года. Лики тогда в помине не было, она не может помнить, как каменный град погреб под собой пол- Крабозаводского и накрыл их Малокурилку. Тогда же разнесло и школу, которая , как и больница, стояла на высоте. Из окон трехэтажки повылетали все стекла, кого-то из учеников завалило. Здание забросили, туда теперь никто не ходит. А школа внизу, у самой воды, в четырех домиках бывшего детсада "Ромашка". Детсада в селе, как такового, нет.
По дороге, почти перед окном, мелькают люди. Лика не видит лиц, только спины. Худые и кряжистые, в одинаковых черно-серых куртках, и по грязному талому снегу шлепают одинаковые ботинки на тонкой подошве. К ним привыкли, других сюда не завозят. Лика хочет забраться на стол с ногами, но боится, слишком больно. Сидеть долго она не может, а лечь в кровать обратно - не хочет. Она ждет.