Рэлина увидела, что Гэл вглядывается в сад, как будто настороженный зверь, ей показалось, что ноздри его шевельнулись, он взглянул на Рэлину, и она поспешила сказать:
— Иди к сыну, только не смотри на меня так, это пугает.
Госпожа Эллэ Данноги побледнела, и как только Гэл убежал, обхватила себя руками, дрожа от волнения, спросила:
— Этот темный человек — отец Тинни?
Кэргисс тоже заинтересовался, но предпочитал молча слушать, боялся, что сестры прогонят его как в детстве, если он посмеет подать голос.
— Да, это отец ребенка. Разве Гаррат не предупредил, что малыш останется у тебя только на двадцать дней?
— Нет, — промямлила разочарованная Эллэ.
Гаррат осмелился объяснить:
— Я не мог предупредить, ведь мы не были уверенны.
— Ах да, видишь ли, отец малыша был ранен, и мы не знали, выживет он или нет. — Рэлина любила свою старшую сестру, и ей было больно разочаровывать Эллэ.
— Ах, Рэл, я так привязалась к маленькому Тинни, — прошептала госпожа Данноги и смахнула набежавшую слезу, но тут же взяла себя в руки, — пройдемте, родные, я велела приготовить вам комнаты. Ты, Кэсс, остановишься у меня или вернешься во дворец?
— Сегодня хочу побыть с вами, — ответил Кэргисс.
«Конечно, — подумала Рэлина, — с твоим-то бабьим любопытством».
Гэл стоял у дерева, смотрел на сына, играющего с собакой. Одна из служанок первая заметила странного незнакомца:
— Что вы здесь делаете?
Айрэ поднял голову, увидел Гэла:
— Папа, — подскочил, побежал к отцу. Гэл подхватил сына ну руки, прижал к себе.
Служанки застыли, открыв рты.
Эллэ посмотрела в окно, поджала губы, должна была быть сдержанной, и сейчас и тогда, когда на третий день после свадьбы на императорской охоте погиб ее муж, и тогда, когда, горюя, не смогла выносить ребенка. Она только с грустью и любовью посмотрела на младшую сестру и покачала головой:
— Ах, Рэлина…
Рэлина обняла сестру:
— Прости.
— Да будет вам, из-за ребенка, — ляпнул Кэргисс.
— Заткнись, — без злости, но как всегда убедительно попросила Рэлина.
Вечером после ужина госпожа Данноги провожала Рэлину в спальню. Канделябры вдоль стен, огоньки свечей танцевали на сквозняке, в открытые окна веял ветер, принося в дом вечернюю прохладу и запах цветов. Вдалеке слышались раскаты грома, со стороны моря шла темная туча. Эллэ спросила:
— Этот темный?
— Мой менестрель, — ответила Рэлина.
— Твой менестрель. Он будет ночевать в домике для гостей? А малыш?
— Малыш — как ты его устроила, а менестрель у меня.
— Рэл?
— Что?
— Как можно?
— Очень тихо, — усмехнулась Рэлина, — тем более в твоем благочестивом доме. И я прошу тебя, сохрани это как тайну.
— Ах, сестра, ты все-таки когда-нибудь попадешь на плаху за измену, если не опомнишься, а твой менестрель, благодаря тебе, в петлю.
— Тогда малыш будет твой, — беспечно шутила Рэлина.
— Ты неисправима, — грустно качала головой Эллэ.
Раскаты грома слышались уже ближе.
Гэл отнес сына в детскую комнату. Айрэ после разлуки не отпускал его. Цеплялся и требовал обещаний от отца, что тот завтра никуда не денется. Две няньки, неопределенного возраста женщины с роскошными формами, неуклонно, как два стража, следовали за отцом и сыном. Уже через час Гэл перестал обращать внимание на нянек, они начали напоминать ему двух настырных белых роботов. Малыш без умолку рассказывал обо всем, что с ним произошло, и что он чувствовал. О том, как он скучал, как было страшно, и что ел на завтрак, о белом пони, на котором он катался, о ярком воздушном шаре, который летал вчера над городом. О том, как зовут нянек, и что его не пускают к большим лошадкам. Расспрашивал об Огоньке. Гэл рассказал, что с Огоньком все хорошо, что он отпустил рыжего коня пастись на зеленых лугах на волю. А что он мог еще сказать ребенку. Только и говорить, что с теми, кого малыш знал, все хорошо, что они теперь счастливы. Гэл только теперь осознал, насколько близко от смерти был его сын, ощутил, как необъяснимый жар страха поднялся по всему телу до макушки. Ребенок говорил, спрашивал, рассказывал, вцепившись маленькими пальчиками в отцовскую руку, пока не уснул. Гэл сидел рядом с сыном, смотрел на его лицо, не мог заставить себя встать и уйти. Но долг есть долг, и не сказал бы, что все так плохо. Встал и вышел из детской комнаты. Няньки с облегчением вздохнули, проводив его взглядом.
Брат Рэлины, выпив для смелости, поджидал менестреля в коридоре у дверей детской:
— Я хотел спросить, ты и вправду менестрель?