Этот дивный город снился ему уже не впервые. А началось все примерно год назад. На царском пиру немец-толмач спьяну расхвастался про жизнь в вольных ганзейских городах. Говорил, что не в пример московитам, люди там свободны, и управлять собой дают только по законам, которые сами же учредили. Хвастался богатством, каменными палатами, балами, что каждый месяц дают в ратуше. Врал, что все улицы вымощены камнем, и грязи не встретишь даже в осеннюю распутицу.
Хвастовство немича мало кто тогда слушал. Но князя оно почему-то заело. Усмехаясь, он подошел к толмачу, по-братски обнял за плечи и предложил выйти на свежий воздух. Ни о чем не подозревая, немец согласился. Пока шли во двор, покачиваясь, напевал под нос свою тарабарщину. На толстые румяных щеках толмача ни одной волосинки, словно у девки или ребенка. На губах пьяная добродушная улыбка. В какой-то момент князю даже расхотелось бить, но для порядка один раз все-таки ударил. Ойкнув, немец упал. Потом так и остался сидеть в луже, удивленно тараща глаза и сплевывая прямо на кафтан вместе с кровавыми сгустками выбитые зубы.
Вернувшись, как ни в чем не бывало, князь сказал, что толмач остался во дворе проветриться. Немец больше на том пиру не появился, и жаловаться потом тоже не стал. Может быть, плохо помнил толмач, что случилось, а может быть, и сам боялся, что сболтнул лишнего. На том все и закончилось, но однажды увидел князь странный цветной сон.
Изумительной красоты город с хрустальными башенками, казалось, был пронизан светом. Но это был не палящий жар, как где-нибудь в степи на нагайском рубеже, а свет легкий, бодрящий. Над головой в синем и холодном северном небе весело бежали похожие на белых барашков облака. И будто показывая им куда бежать, на изумрудных и перламутровых шпилях вытянулись по ветру затейливо украшенные флюгеры. Себя князь увидел совсем молодым и безбородым. Одетый в немецкое платье он с удивительной легкостью шел по мостовой из прозрачного камня. Попадавшиеся на встречу люди были похожи на толмача - все как на подбор пышнощекие, румяные. Каждый, проходя мимо, приветливо улыбался, и на душе от этих улыбок было легко и радостно, как в далеком детстве.
Потом сон забылся. Но в ту ночь, князь увидел его снова, и к горлу подкатила горячая волна. Сердце сладко защемило, почти как в детских сновидениях, когда, превратившись в сокола, летал над цветущим лугом. А, проснувшись, почувствовал себя так, словно выздоровел после тяжелой горячки, когда, промучившись ночь в бреду, на утро вдруг ощущаешь, что болезнь ушла. Будущее по-прежнему рождало страх, но теперь он знал, что есть на свете земли, где не достанет ненавистная сила. И не надо для этого хорониться в лесах за Уральским Камнем или прибиваться к гуляющей по Дону воровской шайке...
- И вот теперь он, наконец, у заветной черты!
Осторожно, стараясь не наступать на засохшие коровьи лепешки, князь прошел через вытоптанный двор. У плетня остановился, облокотившись на поросшую мхом лесину. Где-то, совсем рядом, в лесу кричала ночная птица. В наступающих теплых сумерках разливались медовые запахи трав. Неожиданно подумал:
- Скоро Купала. Говорят, в Литве его тоже справляют...
И тут же пришли воспоминания: - Огни факелов дрожат, отражаясь в сонной глади лесного озера. Свет выхватывает из ночного мрака мокрые от браги губы, венки на головах женщин. Мелькают над пламенем босые ноги прыгающих через костер девок. И чьи-то руки тянут тебя в темноту, где под пологом леса слышен хруст веток и горячий призывный шепот.
Все последние месяцы он жил одержимый только одним. А теперь с ароматами входящего в силу лета нахлынули вдруг плотские желания. Стараясь обуздать себя, подумал:
- Ты еще литовский рубеж, не перешел. Завтра обо всем остальном думать будешь.
Посмотрел назад. Растрепанными стогами торчали в молочно-серых сумерках соломенные крыши деревни. На улице ни души. Не единого звука со стороны шляха, но на душе все равно тревожно.
-Зря решил заночевать. Хоть по темноте, хоть на ощупь, но нужно было дальше ехать.
Со стороны сарая, где расположились Степан и Митька послышался шепот. Обострившимся чутьем князь сразу уловил недоброе. Стараясь ступать бесшумно, подкрался к дверям сарая. Но его все-таки услышали, и шепот затих. Теперь уже не осталось сомнений, что холопы обо всем догадались. Страх, который и не покидал его все последние дни, с удвоенной силой застучал в висках. Отгоняя его, князь решительно шагнул навстречу опасности.
Когда распахнулась дверь, Митька и Степан испуганно зашевелись на сене, хотя продолжали делать вид, что спят. Однако приказ выезжать быстро поднял их на ноги. Степан испуганно запричитал, что на ночь глядя ехать опасно. Митька молчал, только угрюмо косился на господина. Подгоняя слуг, князь думал, что они все равно будут ему подчиняться и дальше. Потому что повиновались всю жизнь, потому что служили и повиновались их отцы и деды. И все же мысль о возможной измене не оставляла. Ведь, переступая запретную черту, он сам разрушал сложившийся веками свод обычаев и правил, превращавший людскую толпу в нечто более организованное - общину, войско, государство.