Только в седле князь почувствовал себя уверенно и спокойно.
- Вот кажется и все! Теперь уже никто не удержит. Прощай Русь, здравствуй Литва, ждите гостя вольные города ганзейские!
Посмотрев на восток, трижды перекрестился и больше уже не поворачивал головы. Дорога сначала нырнула в лес. В сгустившейся темноте поехали шагом. Степан по-прежнему тихо причитал, что в такой темени, не ровен час, наскочишь либо на сук, либо на нож лихого человека. Митька, словно набрав в рот воды, молчал, и в этом молчании было, что-то недоброе.
Когда дорога вынырнула на широкую прогалину, князь хлестнул коня. Звезды и тоненький серп молодого месяца запрыгали в такт ударам копыт. Ветер засвистел в ушах. А перед мысленным взором понеслись образы, того, что он навсегда оставлял позади себя:
-Сонная гладь реки с улетающими хлопьями утреннего тумана, скрип досок деревянного мостика под босыми ногами... Ясный морозный день за слюдяным окошком. Снег под санными полозьями...
Вытесняя далекие детские воспоминания, в память вдруг вторгся подьячий из Посольского приказа. Глаза пьянчужки воровато бегали, словно боялись на чем-нибудь остановиться, голосок был тонкий писклявый, и когда он говорил, жидкая бороденка, начинала мелко подрагивать. Руки у подьячего тоже тряслись, однако липовую подорожную до литовской границы справил так, что комар носу не подточит. Мастер был своего дела. Одна беда, язык мог в кабаке распустить...
На следующий день нашли беднягу в пруду. Решили, что свалился с мостков пьяный. Так все вроде и обошлось, вот только еще не раз приходил пьянчужка к своему губителю во сне. Смотрел жалостливо, будто хотел сказать:
- Хоть я никчемный и пропащий, а все рано хотел еще пожить на этом свете. Порадоваться хмельной чарке и красному солнышку...
После таких снов просыпался князь с тяжким грузом на душе, но сейчас почему-то не чувствовал больше укоров совести.
- Что осталось от бедняги в этом мире? Холмик с покосившимся крестом, да трепет заупокойной свечи перед иконой. А с небес, освободившись от жалкой личины, душа смотрит сейчас спокойно и умиротворенно. Потому что это ведь только здесь на Земле соблазны, ненависть и скрежет зубовный. А там, в вечности, все по-другому...
Вспомнилась почему-то и стычка у Заячьего лога, когда под самый вечер его отряд нарвался на польскую конницу. Сверкая латами, развернулись со стороны солнца правильным строем ляхи. Навстречу с руганью и татарским свистом устремилась конная толпа. Дальше остались только короткие яркие вспышки воспоминаний. Увернулся от пики, ударил наотмашь, но лезвие только скользнуло по чьим-то латам. Закружился, размахивая во все стороны саблей. Рядом отбивался от врагов Алешка. Бердыш - непривычное для конника оружие, в руках молодого богатыря разил страшно. Боясь приблизиться, ляхи кружились на расстоянии, стараясь дотянуться пиками. Один уже лежал на земле, придавленный конской тушей. Потом прогремел выстрел. Алешка схватился за плечо, и лицо вдруг стало по-детски удивленным. Князь помнил, как кинулся на помощь, но тут чей-то голос громко и истерично завопил:
- Измена! Ляхи окружают!
В голове молнией пронеслось:
-Сейчас побегут!
Оглянувшись, увидел, что вокруг уже только чужие, и, пригибаясь к конской шее, помчался прочь. В спину ярко светило заходящее солнце...
От полного разгрома в тот вечер спасли пушкари. Огородившись обозными телегами, дали залп. Положили и своих и чужих, но заставили врагов повернуть обратно. Ночью у походного костра кто-то стонал, кто-то последними словами ругал ляхов. Он же не проронил ни слова. Наверное, еще тогда прокралась в сердце червоточина. Захотелось вдруг стать начальником не над этой битой оравой, а командиром какого-нибудь иноземного полка - вышколенного, обученного биться правильным сомкнутым строем...
Придержав коня, князь заставил его перейти на шаг. Обернувшись, увидел, как догоняют Степан и Митька. В сумерках еще можно было рассмотреть контуры всадников. Но лес за их спинами смотрелся уже сплошной темной стеной и почти сливался с быстро темнеющим небом. В траве, предвещая теплый день, стрекотали кузнечики. Вдохнув полной грудью пропитанный ароматами лета воздух, он подумал:
- Ну вот и все! Здесь, наверное, уже Литва. Добрался!
И сразу налетели мысли о том, что завтра придется терпеть унижения на допросе у какого-нибудь худородного шляхтича, заправляющего пограничной стражей. Что вольные ганзейские города могут оказаться дырой, которую проклянет уже через месяц. Живо представилось, как, просыпаясь в тесной коморке, будет вдыхать запахи городских нечистот. Как на улице, толстые розовощекие немцы, словно на диковинку, станут показывать детишкам, на живого московита из дикой Московии. А когда разлетятся деньги за последний, заложенный в лаке перстень, придется идти наниматься к кому-нибудь из пузатых в работники.