Володька представил себе, как трещат телетайпы, передавая во все концы страны мельчайшие подробности и сведения о Сагине. Как заливаются телефонные звонки в прокуренных милицейских кабинетах и опорных пунктах охраны порядка, как патрульные «газики». Шныряя по улицам, то и дело рапортуют невидимому начальству, что, мол, нет, не наткнулись на убийцу и побегушника Сагина, как растягиваются по всей стране огромные крылья заведенного на него частого бредня всесоюзного розыска. Представил, и холодный пот прошиб раскаленную солнцем и думами Володькину голову. Володька с ужасом ощутил всю страшную безысходность своего положения. Руки его затряслись.
— Ничего, ничего, — пробормотал он, сглатывая подступивший к горлу тошнотворный комок. — И «менты» люди. И они не без дырою в головах. Кабы всех сразу ловили, так сами бы давно без работы остались. Ничего. Самое главное деньги есть. Выкручусь. Другое дело, если бы голяк за душой. Тогда на первом шагу сцапают. Да и куда шагнешь? Нищему весь мир враг. А так отсижусь годок-другой в укромном местечке, все, глядишь, и притихнет. Они ведь только первую неделю шибко ловят, а дальше уж не те сети в ход идут. Дальше ячея покрупнее, можно и проскользнуть. Потом построю новые бумаги, ну а там видно будет…
Покамест дальше первоначального укрыва от сыскарей Володькины мечты не заходили. Этого бы не сглазить!
Он поднялся, сунул руку в середину камышовой кочки и вынул короткую саперную лопатку. Ручка была вычищена дождями и солнцем добела, лезвие изрядно поржавело. Володька довольно хмыкнул. Все шло, как и было задумано еще почитай год назад. Он немного успокоился. Хорошо, видно, все же варила малограмотная сагинская голова.
Песок легко поддавался лопате. Тихо шепча про себя что-то успокоительное, Володька отгребал его в сторону. Вот металл звонко чиркнул по стеклу, и сердце Сагина радостно подпрыгнуло: есть!
Через минуту заветная банка была у него в руках. Володька быстро сдернул крышку. От свертка внутри пахнуло затхлостью. Володька вытащил пакет, оглядел его и совсем успокоился. Он узнал даже Люськины перекрестные стежки на тряпке.
Теплое чувство к жене поднялось в его душе. Постаралась. Как знала, что придет проклятое времечко, когда ее Володьку будут гонять по свету, как бешеную собаку. Считай, спасла. Как она там сейчас? Чай, грызут ее «менты», вдоль и поперек прессуют и давят — мол, отдай мужика, а не то и тебе каюк. Да только нет, не на такую нарвались, Володькина баба мужа не продаст за дешевый «ментовский» посул. Ничего, придет времечко, вызволю я тебя из чужих когтей. Еще поживем мы с тобой, женушка, помилуемся на широкой постельке. Володька твой и в воде не тонет, и в огне не горит. Свою линию в жизни все равно выправлю. Не горюй, Люська, еще свидимся.
Затрещали под пальцами гнилые, сопревшие нитки. Володька быстро сдернул тряпку с цветастого пластикового пакета, развернул ухоронку, полез внутрь и достал из самых недр своего клада плоскую картонную коробку одеколона «Сирень». Несколько мгновений, ничего не понимая, Володька тупо смотрел на коробку.
— А деньги где? — машинально пробормотал он.
Наконец пальцы Сагина зашевелились, верхушка коробки отлетела в сторону, и Володька потрясенно уставился на веселый желтый флакончик, торчащий из крохотной атласной постели.
— А-а-а! — полетел через секунду над островом дикий, задыхающийся вопль. — Подменила! Огра-би-ла! Про-да-ла! Люська, кур-р-рва, убью-ю-ю!!!
После постигшего удара Володька на время повредился в уме. Все его мыслительные способности жалко упали. Он плохо понимал, что делал весь вечер. Кажется, бродил по прибрежному окоему острова, заглядывал в воду и, пугаясь страшного, нечеловеческого лица, глядевшего на него из глубины реки, снова бросался в колючие заросли. Потом пробовал опять копать захоронку; выворотил наружу целую гору песка, но ни до чего больше не дорылся и бросил бессмысленное занятие. Было просто чудом, что его за это время не высмотрел какой-нибудь случайный рыбак.
Володька смутно помнил, что пытался рыть песок еще в двух, трех местах, потом долгие часы бесцельно гладил негнущимися пальцами шершавую картонную поверхность подсунутой Люськой жалкой подмены его сокровищ, плакал тяжелыми слезами и жаловался на горькую обиду неведомо кому, выборматывая пересохшими губами отчаянное горе.
Маленько отошел он только к сумеркам. Отчаяние, выбившее почву из-под его ног, слегка притупилось, и Володька начал туго, со скрипом осознавать свое незавидное положение.
Разом рухнули все великолепно продуманные, рассчитанные на годы вперед планы. В случае чего сразу мотануть в Казахстан, в позабытый богом и людьми отдаленный сельский район, куда-нибудь к предгорьям Алатау, само это название — Алатау — звучало, как восточная сказка, как отрицание любой официальной власти, ну были там, конечно, какие-нибудь свои местные, крохотные царьки, — уж с теми Володька всегда бы нашел общий язык, а дальше тихо-тихо купить у первого встреченного «бухарика» чистые бумаги и по возможности слегка изменив внешность, отсидеться пару лет в сторожах копеечного колхозного склада или махануть в другие широты и раствориться там в серой массе вербованных на далекий северный лесоповал сезонников. Да мало ли дорог беглому человеку в такой агромадной махине, как родная страна? Республики, области, края, районы, сам черт не разберется в этом административном винегрете. И везде процветают свои особые порядки, законы и обычаи. Плевое дело затеряться маленькому человечку в таком бурлящем людском котле…