Эх, мать честная, да теперь он мог маячить на реке круглые сутки, и днем и ночью, и притом на самом наизаконнейшем из всех законных оснований. Когда и где утопающему утонуть — срока и места никто не устанавливал: ОСВОД на то и ОСВОД, чтоб спать вполуха!
Совсем слились вместе Володька и Акдарья.
Раньше рыбий радетель всегда мог Сагина с речки шугануть. Чего это, мол, стражу строительного склада делать посерёдь реки в два часа ночи? А ну вали отсюдова, беги, сторожи, что тебе сторожить положено!
А теперь нет, шалишь, брат, самое Володькино и есть занятие на глубоком месте, — не на перекате же утопающему человеку случиться! А что касается ночи-полночи, так бдим, а ну как лучший дружочек, рыбоохрана перевернется на боевом своем посту да начнет пускать пузыри. Кто его тогда спасет? А есть на то поставленный государством человек, матрос-спасатель второго класса Володька Сагин — он и спасет! Вот так-то! Ну а пока ты еще не перевернулся, мил друг, — так кыш отсюда. Ныне не только ты, а и я, Володька, на отважном месте и боевом посту. Объезжай стороной!
Три года назад от Акдарьи отвели в Соленую степь канал. Несколько десятков тысяч гектаров непаханой, плодороднейшей, но иссохшей до белизны земли втуне лежали в двухстах километрах от реки.
Лет за десять до начала Володькиного сазаньего промысла в больших государственных верхах было принято суровое решение: забрать половину реки и бросить по идеально прямой, узкой, как ребро штыка, нитке канала в самую середину бесплодной лёссовой равнины. Урожаи хлопка ожидалось взять неслыханные. О будущем Акдарьи никто из решавших не подумал. Впрочем, имелись задачи более насущные, чем сохранность пойменных стариц да извилистых акдарьинских протоков.
Через год на трассу будущего канала двинулись десятки передвижных механизированных колонн. Двенадцать лет шла напряженнейшая, беспощадная битва с природой. Мешал проклятый хребет, мергелистыми, стометровой толщины буграми перекрывший будущую водяную артерию.
В год, когда Володька накрыл сложенные из жженого звонкого кирпича стены своих будущих хором купленными по дешевке бракованными пустотками (уж он-то хорошо знал, какие они бракованные, — бракованные, те пошли на государственные четырехэтажки), в тот счастливый для Сагина год хребет наконец уступил напору непреклонной человеческой воли и силе техники. В канал пошла вода. Акдарья резко обмелела. Обнажились острова, прежде бывшие песчаными косами. Извечные садки и нагулы сазаньей молоди оказались поверх воды. Основная масса рыбы скатилась в ямы. На прежде судоходной реке возникли десятки перекатов. Вода резко посветлела. Акдарья начала чахнуть и хиреть.
Этот год Володька блаженствовал. Очумевших сазанов можно было черпать из ям бреднями, как из обычного садка. Одно было плохо — сазаны упали в цене. Впрочем, Володька возмещал потери количеством пойманной рыбы.
Изобилие продолжалось и год, и два, и Сагин не шутя уверовал, что такая райская жизнь будет длиться вечно. На третье лето волшебной сказке пришел конец. За два года беспощадного лова сазан был чуть ли не весь истреблен. Возобновления рыбьего стада не последовало — негде стало нереститься. Вдобавок, на сазаний народ напала еще одна беда. В озера и верховья Акдарьи был завезен малек удивительной рыбы, обитавшей только в глинистых, тяжелых водах рек Великой Китайской равнины. Трансплантированный в Среднюю Азию, он был на диво живуч (сутками мог обходиться без воды), необыкновенно вынослив и прекрасно приспособлен к любым превратностям житейского коловращения.
Заморская рыба умела ползать на брюхе по илу и мокрой траве, как добрая змея. Собственно, по виду она и походила на самую настоящую рептилию. Словно принюхиваясь, выдавалась вперед узкая щучья морда, бусинки глаз моментально схватывали малейшее колебание камыша. Удлиненное черное туловище, казалось, состояло из одних мышц, широкий плавник охватывал спину и брюхо диковинной рыбы. Зверь умел подпрыгивать и кусаться, как дикий кот, острые акульи клыки торчали в разные стороны из хапужистого рта. Позади клыков помещался второй ряд зубов, устроенных наподобие сапожной щетки.
Изучавшая зверя местная наука решительно утверждала, что этот подводный, надводный и болотный тигр в душе вегетарьянец. Ведь в реках Китая он жрал в основном всяческую водяную растительность — водоросли, кугу, молодые камыши, не брезговал и тиной. Впрочем, остряки склонялись к мнению, что зверь сидел на зеленой диете исключительно за неимением собратий, заблаговременно съеденных самими китайцами, но мало ли чего не болтают в научных кругах.