— Утром ты пожалеешь, — сказал я.
— О чем?
Чарли как будто сразу же протрезвел — на пару секунд, — его глаза широко распахнулись, и он очень внимательно посмотрел на меня. Буквально пронзил меня взглядом. (В такие мгновения мне начинает казаться, что Чарли хочет от меня чуточку больше, чем я хочу от него.)
Потом была очередная пауза. На этот раз — чуть ощутимо неловкая. Я нарушил молчание первым:
— Что не выпил воды, дуболом.
И мы рассмеялись и принялись стаскивать друг с друга одежду.
Что касается обоюдного раздевания, у нас с Чарли есть ритуал, который мы соблюдаем всегда: мы встаем на колени, уже на кровати, лицом друг к другу, соприкасаясь лбами, и обнимаем друг друга так, чтобы ладони одного лежали на заднице другого. Потом кто-то из нас говорит: «На старт, внимание, марш!» — и мы хватаем друг друга за низ рубашки и снимаем ее, кто быстрее, при этом стараясь, чтобы лбы продолжали соприкасаться как можно теснее — так что если снимается футболка, то ее ворот очень даже неслабо скребет по носу и лбу, и кожа реально саднит.
Но если ты пьян чуть ли не до бесчувствия, это даже забавно.
А мы, понятное дело, всегда были пьяны, потому что какой же нормальный человек будет проделывать подобные вещи по трезвости?
Господи, Чарли уже проснулся. И принялся с маньячным упорством тереть глаза. Такая у него привычка, о которой, я даже не сомневаюсь, он еще пожалеет — впоследствии. Он всегда трет глаза с таким остервенением, что когда-нибудь точно чего-то себе повредит: может, сетчатку, или радужную оболочку, или что там еще бывает. Причем нередко бывает, что он трет глаза прямо с линзами. Как бы там ни было, в то конкретное утро его ритуал порастиранию глаз послужил мне сигналом закрыть мои собственные. Размышляя о том, как пережить случившееся, я пришел к выводу, что лучше всего — притвориться, как будто ничего этого не было. Вот я просплюсь, протрезвею — и все будет в порядке. На моем месте вы поступили бы точно так же. Блин, я сказал этому человеку, что мой член теперь его член! Как вы думаете, это нормально?! Я решил продремать часиков до пяти, потом встать и чего-нибудь съесть вместе с Сейди, пока она не ушла на работу. Потом принять ванну, посмотреть телик, а там уже Бобби придет из своей мастерской, и мы, может быть, выкурим косячок и зайдем за Сейди после спектакля, и раздавим все вместе по рюмочке. И решим, чем займемся вечером. Впрочем, с учетом моего теперешнего самочувствия, наиболее заманчивым планом на вечер мне представлялся такой расклад: посидеть дома и категорически не принимать ничего — никакой химии.
Ладно, прошу прощения. Если вы собираетесь это читать, мне, наверное, следует прояснить пару моментов...
То, что вам надо знать для начала
Привет. Меня зовут Томми. Мне двадцать девять лет. У меня зеленые глаза и каштановые волосы, но о цвете волос можно только догадываться, потому что я очень коротко стригусь. Как раз в прошлую пятницу я был в парикмахерской, так что теперь я приятен на ощупь, как новорожденный ежик. Я худощавый, может быть, даже слегка чересчур. Во всем остальном я совершенно нормальный, но это, думается, зависит от ваших собственных представлений о том, что нормально, а что — не очень. Лично мне кажется, что я — совершенно нормальный. Я живу в Лондоне, снимаю квартиру в Ислингтоне вместе с...
Сейди
Сейди тридцать три года, и она абсолютно безумна. Мы с ней познакомились еще в художественном колледже, где столкнулись друг с другом — в буквальном смысле — в коридоре. В самый первый день занятий. Мы оба неслись сломя голову, оба опаздывали на первый семинар по истории искусства. С тех пор я ее и люблю. Она миниатюрная, худенькая, с темными волосами. Когда она улыбается, ее личико проказливого эльфа все озаряется светом. Я в жизни не видел, чтобы у человека была такая хорошая искренняя улыбка. Сейди училась на факультете текстильной промышленности и после колледжа сменила множество разных профессий, но не смогла выразить себя ни в одной — в смысле, выразить в полной мере, — и это стало серьезно ее тревожить. Я говорил ей не раз, что тоже не выражаю себя в полной мере и вообще не рассматриваю работу как средство самовыражения, но Сейди меня не слушает. Она пребывает в непреходящем поиске. Она работала помощником дизайнера в компании, производящей ковры (о чем свидетельствует оформление нашей гостиной и лестницы), стилистом в нескольких фотостудиях, консультантом по прикладному искусству и художественным ремеслам в центре реабилитации после лечения от наркозависимости, личным секретарем одного известного телекорреспондента — и это я перечислил далеко не все. Последняя из упомянутых должностей стала некоторым отступлением от основного направления ее предыдущей карьеры, но в плане всяких пикантных слухов это было действительно сочно и вкусно, поскольку, как оказалось, мистер серьезный международный корреспондент, который рассказывал нам о кошмарах, творящихся в Боснии и ей подобных, в свободное время посещал один очень крутой и закрытый садо-мазо секс-клуб в Воксхолле и приставал там к незнакомым людям, уговаривая всех и каждого, чтобы они учинили кошмары над ним. Как-то раз Сейди пришлось выцеплять его из этого веселого заведения, когда директор канала позвонил ей в панике, потому что в Гватемале случилось сильное землетрясение, а они «потеряли» своего лучшего корреспондента. Сейчас Сейди работает костюмером в экспериментальном театре-студии «Алмейда», причем работает достаточно долго. В общем-то неплохая работа, и рядом с домом, но Сейди мечтает о том, чтобы вырваться из костюмерной и заняться чем-то таким, чем ей действительно хочется заниматься. Но тут есть одна небольшая загвоздка: она еще не поняла, чем ей хочется заниматься. Но она разберется, обязательно разберется. Сейди — она такая. Самая лучшая. Я ни с кем так хорошо не смеялся, как с ней. Долгое время все думали, что она моя девушка, а я — ее парень, и мы, наверное, могли бы быть вместе, но мы любим друг друга, может быть, чересчур быстро, и у нас просто нет времени на секс. Мы неразлучны, как двое влюбленных, и Сейди всегда говорит, что у нее нет постоянного парня как раз потому, что все думают, будто она моя девушка и что мы с ней собираемся пожениться. На что я всегда возражаю, что у нее нет постоянного парня, потому что ей всего тридцать три и она мало общается с мужиками традиционной сексуальной ориентации. Собственно, из-за нее я сейчас и лежу, крепко зажмурившись, и переживаю дурацкую паническую атаку по поводу фразы, сказанной мной Чарли, что мой член — теперь его член (Сейди просто умрет от смеха, когда я ей все расскажу). Потому что именно Сейди познакомила меня с Чарли на одной вечеринке в «Планете Голливуд», куда ее пригласили знакомые из шоу-бизнеса. А еще с нами живет...
Бобби
Бобби, я думаю, лет тридцать пять. (Он упорно скрывает свой возраст.) У него светлые волосы, очень короткая стрижка. Он много качается, ходит в спортзал. С виду он самый нормальный из нас троих, потому что работает в собственной маленькой фирме, делает дизайнерские абажуры, но это действительно только видимость, потому что Бобби реально без башни. Мы с Сейди нашли его в клубе. Он танцевал как сумасшедший и рассказывал всякие смешные штуки, и мы с Сейди к нему подошли и сказали, что он замечательный и мы хотим с ним дружить. Да, все было просто. Иногда так бывает: смотришь на человека, вы еще даже не познакомились, а ты уже понимаешь, что все-все знаешь. Знаешь, что он удивительно сексуальный или по-настоящему умный, но самое главное, ты знаешь, что он очень добрый. Бобби — он добрый. Самый добрый на свете. Может быть, есть и другие, но мы с Сейди таких не встречали. Он — из тех редких людей, которые искренне получают больше удовольствия, когда отдают, а не когда забирают (но не будем вдаваться в подробности его интимной жизни, ха-ха), и с тех пор, как мы с ним познакомились, нам с Сейди стало как-то спокойнее. Вообще по жизни. Как будто теперь, когда с нами Бобби, мы стали более цельными и защищенными. Если что-то пойдет не так, Бобби будет рядом, и все сразу же станет лучше — от одного только его присутствия. Есть у него такой дар.