У Квентина кружилась голова, как будто он смотрел все это по телевизору. Это было забавно. Но он заставил себя сконцентрировать внимание. Это было состязание, и он в них побеждал. Это то, что он делал, и он почувствовал, что ставки выросли. Стол был пуст, за исключением колоды карт и стопки около десятка монет.
— Я так понимаю, тебе нравятся фокусы, Квентин, — сказала женщина. У неё был небольшой акцент, европейский, но в то же время неместный. Исландский? — Почему бы тебе не показать, что ты умеешь?
По правде говоря, Квентин действительно любил фокусы. Его интерес к магии появился три года назад, частично вдохновившись от его привычки к чтению, но в основном как внеклассная деятельность, чтобы не взаимодействовать с другими людьми. Квентин потратил сотни эмоционально засушливых часов со своим iPod’ом, смотря на подсовывания монеты и перетасовки карт и появлению искусственных цветов из тонкой пластиковой трости, от скуки. Он смотрел и выискивал крупицы из порноподобных видео, где люди среднего возраста демонстрировали крупным планом магические трюки перед фоном из простыни. Магия, как понял Квентин, вовсе не романтична. Она мрачна, однообразна и обманчива. Он тренировался не покладая рук, и стал очень хорош в этом.
Рядом с домом Квентина был магазин, в котором продавались магические принадлежности, а также бесполезная электроника, старые настольные игры, окаменелые породы, и поддельная рвота. Рики, продавец, который носил бороду и бакенбарды, но без усов, как Амишский фермер, неохотно согласился дать Квентину несколько советов. Не прошло много времени, как ученик превзошел учителя. В семнадцать лет Квентин знал Скотч и Содовую и хитрый трюк, вырезая одной рукой Шарлье, и он мог делать Mills Mess (один из видов жонглирования) с тремя шарами, а иногда, для коротких восторженных криков и четырьмя. Каждый раз, когда он демонстрировал свои метательные способности, с жестокой, роботизированной точностью обычная игральная карта с расстояния в десять футов застревала в одном из безвкусных пенопластовых яблок, которые подавали в кафетерии.
Квентин потянулся за картами в первую очередь. Он был неуверен в своих способностях тасовки, поэтому он использовал тасовку фаро, а не обычную, на шанс — небольшой шанс — что женщина, сидящая напротив него, знала разницу, и как тяжело сделать хорошую фаро.
Он пробежался по обычным фокусам, расчет которых был в том, чтобы показать так много различных навыков, насколько это возможно: ложные сокращения, ложные перетасовки, лифты, ловкости, проходы, силы. В перерывах между трюками он исполнял и водопад, и извержение вулкана картами из рук в руки. Он мог бы пройтись по простым трюкам, но это было бы неуместно в этом просторном, красивом зале, перед этой достойной, красивой женщиной. Слов не было. Он выступал в тишине.
Карты заставили прочие шумы раствориться в тишине. Женщина постоянно смотрела на него, послушно выбирая карты, когда он попросил ее, не показав ни малейшего удивления, когда он доставал её — не смотря ни на что! — из середины мешаемой колоды, из своего кармана или из воздуха.
Он переключился на монеты. Они были новые, никелевые, красиво фрезерованные с хорошими четкими краями. У него не было никакого реквизита, ни чашки или сложенные носовые платки, так что он зажал её в ладони и направлял, размахивал ей и ловил. Женщина смотрела на него в тишине в течение минуты, затем потянулась через стол и коснулась его руки.
— Сделайте это еще раз, — сказала она.
Он послушно сделал это ещё. Старый трюк, "Блуждающий никель", в котором никель (на самом деле три никеля) таинственно перемещаются из рук в руки. Он продолжал показывать его зрителю, а затем нахально заставлял никель исчезнуть снова; затем он делал вид, что потерял его; после чего торжественно показал его снова, после чего он оказался на открытой ладони, у всех на виду. На самом деле это была обычная, тщательно подготовленная, последовательность перехватов и падений, с постоянным удерживанием напряжения, что монета сейчас исчезнет.
— Повтори.
Он снова повторил. Она остановила посередине.
— Вот здесь — тут ошибка.
— Где? — он нахмурился.
— Вот как это делается, — она поджала губы и покачала головой.
Женщина взяла три монеты из стопки без намека на колебание, или что-нибудь в этом роде, с видом, что она делает нечто особенное, исполнив Блуждающий Никель изумительно. Квентин не мог перестать смотреть на ее небольшие, гибкие коричневые руки. Ее движения были мягче и точнее, чем он когда — либо видел.
Она остановилась посередине.
— Смотри: сейчас, когда вторую монета нужно перекинуть из рук в руки? Тебе нужен обратный пас, придерживая вот так. Вот, прокручиваешь так, чтобы все могли видеть.
Он послушно обошёл вокруг стола и встал позади нее, стараясь не смотреть под блузку. Ее руки были меньше, чем его, но никель исчез между пальцами, как иголка в стоге сена. Она показала ему движение медленно, назад и вперед, завершая трюк.
— Я так и делаю, — сказал он.
— Покажи мне.
Теперь она открыто улыбалась. Она взяла его запястье, чтобы остановить его в середине манёвра.
— Сейчас. Где вторая монета?
Он перевернул руки ладонью вверх. Монета была… но там не было монеты. Не было ничего. Он повернул руки, пошевелил пальцами, посмотрел на стол, на коленях, на полу. Ничего. Она исчез. Неужели она взяла её, когда он не смотрит? С такими быстрыми руками и улыбкой Мона Лизы, ей бы не составила труда это сделать.
— Так я и думала, — сказала она, вставая. — Спасибо, Квентин, я отправлю тебя к следующему экзаменатору.
Квентин смотрел ей вслед, все еще ощупывая карманы в поисках пропавших монет. Впервые в жизни он не мог сказать, прошел он или нет.
Целый день пошел так: профессора заходили через одну дверь, и выходили из другой. Это было похоже на сон, длинный, бессвязный сон без какого-либо очевидного смысла. Был старик с трясущейся головой, который полез в карманы брюк и бросил связку потертых, пожелтевших узловатых веревок на стол, и стоял с секундомером, пока Квентин развязывал их. Застенчивая, довольно молодая женщина, которая выглядела едва старше Квентина, попросила его нарисовать карту Дома и его фундамент, основываясь на том, что он видел, пока был здесь. Скользкий парень с огромной головой, и который не хотел или не мог перестать говорить, вызвал его сыграть странную партию блиц-шахмат. Через некоторое время это нельзя было воспринимать серьезно, он чувствовал, что его доверие проверяют. Толстяк с рыжими волосами и самомнением, висящим в воздухе, выпустил крошечную ящерицу с радужными крыльями колибри и огромными, тревожными глазами в комнату. Человек ничего не сказал, просто сложил руки и сел на край стола, который несчастно скрипел под его весом.
Не придумав ничего лучше, Квентин пытался уговорить ящерицу, чтобы она села на его палец. Она опустилась вниз и уколола его предплечье, оставив кровавую точку, затем, полная сил и жужжа, как шмель, полетела в сторону окна. Толстяк молча протянул Квентин пластырь, забрал свою ящерицу, и ушел.
Наконец дверь закрылась и более не открывалась. Квентин сделал глубокий вдох и повел плечами. Видимо, шествие закончилось, хотя никто не потрудился что — нибудь сказать Квентину. По крайней мере, у него было несколько свободных минут. Солнце уже садилось. Он не мог видеть его из экзаменационной аудитории, но видел фонтан, и свет, отраженный в бассейне фонтана, здорово играл оранжевым. Туман поднялся сквозь деревья. На земле было ни души.
Он потер лицо руками. Его голова очищалась. Ему пришло в голову, гораздо позже, чем должно бы, что, черт возьми, сейчас думали его родители. Как правило, они довольно равнодушно относились к его приходу и уходу, но даже у них были свои пределы. Уроки уже несколько часов как закончились. Может быть они думали, что собеседование затянулось, хотя вероятность, что они помнили, что у Квентина вообще должно было быть собеседование, была довольно мала. Или если здесь всё еще стояло лето, может, школа еще даже не началась? Головокружение и туманные мысли, что он потерялся среди дня, начали рассеиваться. Он думал, был ли он тут в безопасности. Если это сон, он должен скоро проснуться.