Девочка подорвалась, будто ужаленная, едва не уронив кружку, из которой поила больную.
— Я мигом, моя госпожа! Вот самую чуточку подождите…
— Я не твоя госпожа, дитя, — вздохнула женщина и снова шмыгнула носом. Где ее платок? Не рукавом же вытираться, будто какая-нибудь крестьянка. — Меня зовут Нинна.
— А я Ирси. Приятно познакомиться, леди Нинна. — Девчушка изобразила на удивление приличный книксен и робко улыбнулась.
— Мне тоже, Ирси. Но я и не леди, поэтому не зови меня так. Я просто Нинна.
— Хорошо, — удивилась Ирси. Обычно постояльцам льстило, когда их называли фальшивыми титулами, вот она и привыкла. — Как пожелаете.
И убежала. Нинна приложилась пылающим лбом к холодному дереву туалетного столика и неуклюже встала. Конечно, на ней было не платье, как в пустыне, а ночная рубашка, и сквозняк упрямо мел ледяной метелкой по босым ступням и щиколоткам. Нинна передернулась, поджала пальцы и забралась под одеяло. Постель успела напрочь выстыть, пока она валялась на полу, и теперь женщину бил легкий озноб. Она плотнее закуталась в колючую шерсть.
Она не солгала девчонке… ну, почти. Она действительно не была леди. Больше не была. С тех самых пор, как сбежала из дома, поругавшись с отцом. Полузабытое обращение — «леди Нинна» — всколыхнуло воспоминания… Вообще-то ее полное имя было Нинель, но об этом редко вспоминали. Родители звали ее Нинной, прислуга прибавляла к имени «леди», хотя, строго говоря, это было не совсем правильно. К молодой незамужней девушке благородного происхождения, если только она не дочь графа или чародейка, положено обращаться «мистрис». А один… весьма нахальный молодой аристократ звал ее Нинон. Она ужасно сердилась и однажды чуть не стукнула его веером. Чопорную девушку приводила в ужас мысль в том, что ее называют именем прославленной куртизанки. Он смеялся…
Как давно это было… кажется, две жизни назад. Хотя на самом деле — меньше половины. Теперь от прежней жизни остались только некоторые привычки, манеры да скудное приданое матери, которое отец выделил из семейного состояния и перевел на имя Нинны уже после того, как она сбежала. Наверняка ворчал при этом, как закипающий чайник, но не от жадности, конечно. Он был готов дать и больше, он все же любил ее, свою единственную дочь, пусть и не оправдавшую ожиданий, но она снова проявила упрямство и отказалась. Как они ругались в тот день, когда она пришла к отцу со своими соображениями… Кажется, впервые в жизни позабыв о своем воспитании, она кричала, что он слеп и глуп, раз не желает видеть очевидное, и чуть не плакала от отчаяния, поскольку он был глух к ее доводам. Отец тоже в долгу не оставался, честя ее мнительной истеричкой с куриными мозгами. Поскольку он был магом, и не из последних, исход этой ссоры вполне мог оказаться для нее, скажем так, позорным. Отец запросто мог обездвижить непослушную дочь и запереть в комнате, пока не одумается, но не стал. «Делай что хочешь, только меня в свои глупости не впутывай», — сказал он и ушел, хлопнув дверью.
Она тоже ушла — на следующий день, почти без вещей и без денег, но с твердым намерением сделать хоть что-нибудь. Раз боги наградили ее столь редким даром — а судя по летописям, ясновидящих в истории графств можно было по пальцам пересчитать, — она не должна растрачивать его по пустякам. Способности к предвидению обнаружились у нее не так уж рано, в двенадцать лет, и сперва родителей это страшно обрадовало, так как отец тут же отыскал множество способов применения ее таланта с пользой для себя и для всей семьи. В основном для себя, конечно, он всегда был честолюбив, хотя и не настолько эгоистичен, чтобы использовать ее просто как инструмент. Да у него бы и не получилось — она не могла «видеть» по заказу и как-либо управлять своим даром, во всяком случае поначалу. Потом кое-чему обучилась, но это было уже гораздо позже. И все же какие-то полезные сведения он от нее получал и гордился ею.
А потом начались видения о войне — обрывочные, расплывчатые, это позднее они обрели нынешнюю четкость. Она видела, как люди сражаются друг с другом и как эльфы убивают людей, видела изломанные тела под палящим солнцем и целые поля мертвых, где хозяйничали стервятники.
Сперва подобные картины вызывали у нее ужас и ночные кошмары, после она привыкла и даже пыталась рассмотреть детали, которые позволили бы сделать хоть какие-нибудь выводы. Ибо одного нельзя было никак понять из этих не столь уж частых видений — когда это случится и почему, проклятье, почему?! Это доводило ее едва ли не до исступления. Нинна бродила по унылой, почти лишенной растительности, растрескавшейся от недостатка влаги земле, и ей казалось, что она бьется головой о каменную стену. Она понимала только одно — что не хочет, чтобы эта война произошла, и существовал единственный, как она думала, способ ее предотвратить. Его она и изложила отцу одним далеко не прекрасным летним вечером.