— Н-нет.
— То-то, — сказала она. — Какими болезнями болели?
— Только дифтерит, но давно, еще в детстве, — сказал я, будто обкрадывая ее.
— Ничего, последствия могут обнаружиться и через тридцать лет.
Тут она впервые взглянула на меня, и я увидел ее голубые непорочные глаза. Она пощупала пульс.
— Учащенный.
И я не знал, хорошо это или плохо, и только смущенно улыбнулся.
— Дышите! Глубже! Повернитесь! Да повернитесь же! Что вы, не знаете, как поворачиваться? Дышите! Не дышите! Выше плечи, ниже грудь!
Я почувствовал себя вдруг на призывной комиссии.
Она надела на мою руку манжетку, нажала на красную резиновую грушу — раз, другой, третий — и так напряженно стала вглядываться в стрелки, что я стал смотреть на нее и мне стало не по себе.
— Да у вас гипертония! Что, вы не знаете?
— Может быть, скрытая, — оправдывался я.
— Голова болит?
— Как будто нет. — Я прислушался к голове.
— Вот тут, в затылке, ноет? По утрам?
— Сегодня утром в поезде, кажется, что-то было, — вспомнил я, — всю ночь играли в кинг.
— Покажите язык! О, у вас еще и печенка больная.
— Никогда не знал.
— Мало ли что вы не знали. Отрыжка есть?
— Как будто нет.
— Что значит «как будто»? Желудочный сок проверяли?
— Нет, доктор, уж желудок у меня луженый.
— Я в этом не уверена.
И тут я почувствовал сильный укол в левую лопатку. Я жалобно сказал:
— Сердце!..
— Неудивительно, — сказала она.
— Но это первый раз в жизни.
— Всегда бывает первый раз.
И я почувствовал второй укол, еще сильнее первого.
— Сколько вам лет? — спросила она и посмотрела в карту. — Ну что же, нормально, так и должно быть.
— Как так должно быть?
— А вы хотите, чтобы ничего не болело, — обидчиво сказала она, — так не бывает, где-то цепь прерывается.
— Так что же, теперь все время будет эта боль?
— Это неизвестно, может — да, а может — нет.
Я вышел с кучей синих талончиков — на кардиограмму, на энцефалограмму, на внутричерепное давление, на желудочный сок, на сахар, на гемоглобин, — маленьких грозных синих талончиков. Радикулит исчез, растворился, он был где-то далеко-далеко, в воспоминаниях. Какое это было хорошее время, светлое, прекрасное. А я был недоволен. Почему мы всегда недовольны?
На улице цвели магнолии, шелестели платаны, вдали, в болоте, нежно, страстно кричали лягушки. Но я уже ничего не видел и не слышал. Я прислушивался к себе, я чувствовал, как кружится голова, и я будто плавал под водой, я слышал, как странно стучало в ребра сердце, как вздувались мехами легкие, как почки перекликались: «Ау, ты еще здесь?» — «Я еще здесь!» И где-то в левом боку скрипела и плакала селезенка. Боже мой!
У главного корпуса я жадно прочитал плакат: «Противосклеротическая диета». И ужаснулся: оказывается, содержание холестерина в мозгах телячьих 1810, а в молоке только 13. Ах, господи, зачем я ел мозги телячьи? Неужели никто не мог мне раньше сказать, предупредить, а вот чем это все кончается.
И когда на ночь в вестибюле поставили графин с «бехтеревкой» и графин с настоем александрийского листа, я почувствовал себя вдруг ужасно старым, и больным, и несчастным.
Рано утром, когда я проснулся, было лазурное небо, кричали чайки, цвели иудины деревья, все спешили на завтрак. Вот из столовой вышел офицер, распуская пояс, и весело крикнул другому: «А я уже отстрелялся!» И тот пошел в столовую, как на полигон.
А я стою в лаборатории среди колб и жую черствую булочку и потом долго сижу в уголочке, и у меня чувство, что сейчас поведут на смертную казнь. Наконец меня зовут, и сестра берет резиновую кишку, и она шатается, колеблется перед моим лицом, как поднявшая голову змея. Я глотаю, давлюсь и проклинаю все на свете.
И наконец, я получаю маленький, крошечный синий листок анализа с таинственными, непонятными, страшными в своей краткости и загадочности цифрами.
— Сестра, это хорошо или плохо?
— Доктор скажет. — Мне показалось, она жалостно взглянула на меня, и я захлебнулся в темной грозной волне страха, тревоги и предчувствия.
Я шел мимо продавцов пемзы, адамова корня, кукурузы, слив, мимо шумного, веселого курортного табора.
На открытой террасе кафе за столиками сидели старые и молодые и жрали без разбора и люля-кебаб, и шашлык, и цыплят-«табака» и запивали «Цинандали», и они казались мне храбрыми, как львы.
Я глядел на прыгающих, на плавающих. Неужели я был таким? Чего же мне еще недоставало? Отчего я всегда ворчал? О, если это только пройдет, никогда, никогда не буду ворчать.