После долгой борьбы за устойчивость крыло удалось себе подчинить. Проводив взглядом цифру "12", любезно представленную калькулятором высоты, Кир-Кор отметил, что скорость снижения еще довольно велика. Он обежал глазами окрестности и не увидел ни одной треуголки. Это его поразило. Казалось, недавно высотники реяли поблизости стаей фламинго. Озираясь, он неосторожно подломил несущую плоскость почти на треть - чем спровоцировал сильнейший крен - и только после этого высмотрел далеко на востоке две розовые черточки. И тут же их потерял - внимание отвлекла цифра "11".
Крыло не торопилось выпрямить жуткий загиб, угрожающе рыскало, норовило скользнуть вниз левым винтом. Назревал штопор, и самозванному воздухоплавателю нечего было этому противопоставить, кроме новоприобретенного летнего опыта. Недостаток летного опыта он компенсировал отвагой воздушного акробата (с поразительно скромными результатами). Наконец загиб выпрямился с гулким треском, как парус. Кир-Кор перевел дыхание, но скоро ощутил спиной напор ветра и понял, что угодил на своем летательном аппарате в сильнейший ветровой поток и теперь стремглав несется куда-то. Куда-то в юго-западном направлении. Калькулятор отметил запас высоты цифрой "10". Слампер сказал бы: "Зюйд-вест на десятке". Кажется, впрочем, больше вест, чем зюйд.
В раскрытый гермошлем плеснуло холодом. "Я отстал от группы, или она от меня?" - задал себе Кир-Кор чисто риторический вопрос. Его беспокоило направление ветра. Если его подхватил не тот воздушный поток, куда была нацелена группа, дело осложнялось. Экстравагантный побег грозил обернуться длительным одиночеством среди волн открытого океана. Положение становилось просто опасным... Что ж, никто не принуждал его прыгать, борт экспресса он покинул по своей воле.
А ведь начинался отпуск неплохо. Безмятежно, можно сказать, начинался. Правда, медикологи Лунного экзархата применили непривычную для него высшую степень денатурации. Это развлекло его, и только. Особого значения он этому не придал. Не в последнюю очередь и потому еще, что ясно чувствовал: отношение к нему со стороны функционеров экзархата нисколько не изменилось. Все было по-прежнему, отношение к нему оставалось доброжелательным, - ничто не вызывало подозрений, тревог. Даже экзарх Приземелья, подписывая визу, не задал ни одного вопроса вне регламента, а на прощание довольно естественно улыбнулся и пожелал ему приятного отпуска. И он улыбнулся в ответ. Нетрудно улыбаться на исходе пятидневного томления в апартаментах Лунного экзархата, над территорией которого незакатно висел сапфировый фонарь Земли. Чем меньше времени оставалось до отлета на Землю, тем шире и приятнее хотелось улыбаться. И совсем уже невозможно сдерживать нетерпение, когда на кресельных экранах пассажирского лихтера планета понемногу вспухает, близится, заслоняя бело-голубой громадой звездную бездну, а потом начинаются перегрузки, технические толчки, внутриатмосферная тряска, и один из толчков завершается плавной обработкой сектейнера захватами причального эллинга в недрах бесконечно летящего на восток экспресса "Восточный". Покидая сектейнер, ощущаешь тесноту в висках, трепет в груди, и - маракас возьми! - не знаешь, что с тобой происходит. Ноги будто сами несут тебя вдоль коридора - мимо прибывших, мимо встречающих, минуя салоны, вдоль переходов, по ступенькам прямых и изогнутых эскалаторов стратосферного корабля-левиафана, дальше, вперед, на смотровую палубу в передней кромке суперкрыла, и эта прозрачная палуба - почти поверхность планеты Земля: всего в тридцати километрах от жарко напряженных глаз твоих все красоты, все неимоверное роскошество отчего дома... И каждый раз так - трепет в груди и что-то мучительно странное происходит у тебя с глазами.
Нет, он никогда серьезно не воспринимал разноголосицу суждений по поводу правомерности или неправомерности статута экзархатов в системе МАКОДа, праведности или неправедности практики денатураций. Из пустого в порожнее. Как предусмотрено Марсианской Конвенцией Двух - так и будет. Соглашение это подписано представителями обеих сторон, и теперь можно сколько угодно судить и спорить, но имя соглашению этому - Незыблемость. Кстати, денатурацию изначально никто никому не навязывал - узаконилась она сама собой, стихийно. Без нее было бы слишком не просто с эмоциями на пороге отчего дома, и тем, кто спорит, это известно. После денатурации наступало некое состояние удобного неудобства: как в мягкой броне. Привыкнуть можно. И уже на борту экспресса "Восточный" он мог позволить себе чуть расслабиться (как и положено отпускнику), и ни равнодушные, ни любопытствующие взоры томимых рутиной воздушного перелета транзитников ему не мешали. Белые пунктиры пешеходных дорожек, проложенные вдоль смотровой палубы, вывели его к отдельной группе свободных кресел, он занял крайнее и промолчал на вопрос роботрона: "Что намерен эвандр заказать?" Навязчивая автоматика предложила горячий тоник. Теплый. Охлажденный. Ледяной. Он прочел выдавленный на подлокотнике номер и шепотом посоветовал роботронной сервосистеме поменять вход на выход и задохнуться хотя бы на час. Былая уверенность, что на смотровую палубу приходят в основном смотреть, пропала.
А смотреть здесь было на что. Не успели руки лечь в желоба подлокотников - надпалубное пространство волшебно слилось с пространством внепалубным и сразу открылся - как распахнулся - вид на земную поверхность по пути следования экспресса. Ухищрениями видеотехники обзор был скорректирован по высоте орлиного полета: кресло с изумляющей достоверностью мчалось вперед, ветер овевал лицо, а внизу стремительно, плавно, как это бывает во сне, проплывали, сменяя друг друга, детали рельефа субэкваториальной полосы востока Африки - пятнистые извивы речных долин, зеркала озер и водохранилищ, красные плеши саванн, темно-зеленые ковры плантаций, пестрота неровностей нагорных плато с белыми конусами башен погоды и похожими на этикетки черными прямоугольниками гисолярных реакторов и гелиоустановок. Автоматика объявила расчетное время пролета мимо вершины Килиманджаро, и к назначенному сроку в пространстве возник фронтальный ряд видеокресел, "пилотируемых" преимущественно стариками.